Великая Ордалия (ЛП)

Кошмар, что преследовал его прямо сейчас, был подобен образу этой жуткой казни — куда-то утягивающая его темнота, нечто, что он мог яростно молотить и пинать изнутри, не имея возможности освободиться. Он словно «отправился в кошелек» — только длящийся чудовищно долго и погружающийся в какие-то совсем уж невероятные глубины.

Почему-то, и он не вполне понимал почему, с того места, откуда он сейчас смотрел, он мог видеть самого себя, висящего перед  Анасуримбором Келлхусом, как и объявшую их обоих, расколовшую мир круговерть. Меч Аспект-Императора сверкнул, отсекая, казалось, кусочек от самого солнца, и Маловеби вскрикнул, ибо его голова свалилась с плеч, упав на устланную коврами землю.

Его собственная голова! Катящаяся как кочан капусты.

Тело Маловеби задергалось в неодолимой хватке этого человека, истекая кровью, опустошая само себя. Бросив свой меч на ковер, Аспект-Император схватил одного из декапитантов и, сорвав с пояса свой дьявольский трофей, водрузил сей невыразимый ужас на обрубок шеи чародея Мбимаю…

Непобедимый Анасуримбор Келлхус изрек слова. Глаза его запылали, словно раздуваемые мехами угли, воссияв инфернальными смыслами.

Иссохшие ткани мгновенно срослись с ещё теплой плотью цвета эбенового дерева. Кровь хлынула внутрь, увлажняя вялый полуистлевший папирус, заменявший декапитанту кожу, и превращая его в нечто ужасающее, отсыревшее и выглядящее словно тюк просмоленного тряпья. Аспект-Император выпустил создание из рук, абсолютно безразлично наблюдая за тем, как оно рухнуло на колени и закачалось…

Маловеби вопил, пиная и царапая окутавшую его мешковину своего извечного кошмара, задыхаясь от ужаса, преследовавшего его всю жизнь — стать утопленником. Это не взаправду! Этого просто не может быть!

Мерзость подняла его руки, удерживая их напротив своей искореженной колдовством личины,  впитывая его кровь своим проклятым мясом и кожей. Маловеби верещал, наблюдая за тем, как возрождается, восстает его собственная демоническая копия.

Вихрь всеразрушающей мглою ревел вокруг них.

— Возвращайся во Дворец Плюмажей, — воззвал Аспект-Император ко своему нечестивому рабу, — положи конец роду Нганка’ кулла.

У него не осталось лёгких и выдыхать он мог лишь пустоту. И он выл до тех пор, пока пустота не сделалась всем, что от него осталось.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Горы Демуа

     Стоять выше всех под солнцем одинаково страстно желают и дети и старики.  Воистину, идущие годы и возносят нас и умаляют. Но там, где детские грезы суть то, что ребенку и должно, мечтания старика не более, чем потуги скупца. Проклятие стареющего мужа — наблюдать за тем, как его стремления ниспадают всё глубже, всё больше погружаясь в мрачные тени порока.

                            АНАНСИУС, Хромой паломник

Позднее лето, 20 год Новой Империи (4132, Год Бивня), Горы Демуа.

Невзирая на искалеченную руку,  мальчик взмывает на ближайшее дерево быстро и ловко, словно мартышка. Ахкеймион же, на пару с ней, мчатся сквозь  лес, шумно дыша и шатаясь,  каждый под собственным бременем — старостью и раздувшейся утробой. Вспышки солнечного света перемежаются с пятнами тени. Густая поросль кустарника, папоротника и сорных трав цепляет и дергает за их переступающие ноги.

Не бойся, малыш…

Шранк вопит в сгущающемся позади сумраке, визжит так, будто с кого-то сдирают кожу. Вопль, напоенный  отблеском муки, пугающий неизведанным.

Твой папочка Волшебник!

— Там! — хрипло выдыхая, кричит Ахкеймион.  Напряженным от усилий жестом, он указывает на заросшую яму у основания дуба, который какая-то буря или иное могучее буйство природы вывернуло с корнями. Они проскальзывают сквозь заросли крапивы, бормоча под нос ругательства и проклиная её жалящие укусы.

Не имеющий никакого понятия, куда он вообще идет…

Ещё один шранк визжит — в этот раз на западе. Она успевает подумать что вопль этот похож на отдаленный собачий лай морозным утром, столь яростный и звонкий, что кажется, будто весь мир превратился в жестяной горшок. В их укрытии пахнет сладковатой сыростью, как пахнет обычно лишенная солнечного света земля,  гниющая листва и пожухшие травы.

— Там есть ещё кто-то? — шепчет она.

— Не знаю, — Ахкеймион, прикрываясь ладошкой от слепящего солнца, вглядывается в ярко освещенные участки между корявыми деревьями, укутанными в собственные тени. — Эти крики. Они какие-то странные…

Довольно!

— Что насчет мальчика? — спрашивает она

— Уверен, ему довелось пережить и не такое.

Тем не менее, она обращает свой взгляд к кронам деревьев, вглядываясь меж ветвей, что скорее теснятся, чем простираются. Вернувшись в Куниюрию, она постоянно замечала в местных деревьях некую странность — костлявую  узловатость — как будто они не столько стремятся к небу, сколько гневно грозят ему кулаками. Она не видит ни малейших признаков мальчика, хотя уверена, что знает на какое именно дерево он забрался. Слизистое шипение заставляет её опустить взгляд, проследив за прищуренным взором Ахкеймиона.

Сперва она просто не верит тому, что видит, а просто смотрит затаив дыхание и отбросив прочь мысли.

Всадник. Всадник следующий за шранком.

Поначалу он воспринимается лишь силуэтом, очертанием человека, откинувшегося на высокую седельную луку и покачивающегося вслед за утомленной рысью своего коня. Затем взгляд замечает всклокоченные черные волосы и щит копьеносца, притороченный к лошадиному крупу. Руки наездника обнажены и, вглядевшись в испещрившие их шрамы, она понимает кто перед ними.

— Сейен! — выдыхает Ахкеймион себе под нос.

Все понятно без слов. Они следят за всадником-скюльвендом сквозь чересполосицу света и тени, наблюдают за тем, как он то окунается в сумрак, то становится ясно видимым, то вновь погружается в темнеющую мреть.

— Сейен милостивый! — шипит, наконец, Ахкеймион.

— И что нам теперь делать? — спрашивает она.

Старый волшебник сползает вниз по глиняному склону, как будто его, в конце концов, доконали  беспрестанные неудачи.

— Может нам бежать прочь отсюда? Забраться обратно в Демуа.

Он вытирает ладонью лоб, не заботясь о том, что его руки в грязи.

Щемящее чувство вновь охватывает её — необоримая потребность, в которой легко узнать материнский инстинкт.

— Что нам делать, Акка?

— Дай мне хоть мгновение, чтобы выдохнуть, девочка! — бурчит он себе под нос.

-У нас нет…- начинает она, но внезапное осознание заставляет её прерваться и потерять мысль.

Акка кричит ей вслед гораздо громче, чем следовало бы. Она хмурым взглядом заставляет его замолкнуть, а затем, пригнувшись, проворно мчится по лесу от одного дерева до другого. Она дважды замирает, слыша какой-то грохот, пробивающийся сквозь шум её дыхания. В окружающем мраке ещё один шранк вопит — визгливо и как-то…обиженно.

Крик столь близкий, что кажется напоенным сыростью. Она сжимает зубы, пытаясь унять яростный стук сердца. Наконец, ей удается найти дерево, на которое забрался мальчик. Она обходит дерево кругом — то вглядываясь ввысь, то осматриваясь через плечо. Она видит его — столь же неподвижного как древесная кора, наблюдающего за ней без всякого выражения. Она яростным взмахом руки призывает его спустится. Он, не отвечая, смотрит куда то на юг, странно склонив голову.

— Ну давай, — рискует она возвысить голос.

Мальчик нечеловечески ловко скользит вниз по огромному вязу, его руки и ноги цепляются, похоже, даже за пустоту. С глухим стуком он, слегка присев, спрыгивает в гниющие под пологом леса листья. Прежде, чем она успевает осознать это, её рука оказывается в его крабьей ладошке. Он грубо и с невероятной силой тащит её назад к старому волшебнику. Грохот всё ближе, всё громче. Панический ужас мурашками колет её спину, сбивая шаг. Она видит упавшее дерево, вывернутую ложбину под его корнями. Она замечает дикое бородатое лицо Ахкеймиона, выглядывающего сквозь по-осеннему пожухшую траву. Грохот вздымается, сперва представляясь монотонным , единым шумом, а затем рвется как переполненный пузырь, становясь какофонией стучащих копыт и жалобного лошадиного ржания. Она несется так, словно стремительно падает куда-то следом за своим животом, тем не менее всякий раз успевая подхватить себя, почти всякий…