Великая Ордалия (ЛП)

Нас поймали, — каким-то, слишком уставшим, чтобы бороться, кусочком души понимает она.

Но мальчик считает иначе. Он тащит её, до синяков сжимая руку своей железной клешней, мчится изо всех сил. Наконец, они, мешаниной конечностей, грязи и глины, прорываются сквозь крапивную завесу в жалящий сумрак.

— Сейен милостивый! — вполголоса вскрикивает Ахкеймион, — Что ты -…

Грохот усиливается до такой степени, будто копыта стучат о землю прямо над ними. Она инстинктивно поднимается на ноги, чтобы окинуть взглядом опасность — заглянуть в глаза своему року. Но мальчик снова хватает её, тащит вниз. От него воняет прокисшим потом, поскольку он давным-давно не мылся, но в то же время он пахнет и чем-то сладковатым — запахом своей юности. Они замирают. В самом центре, во чреве окружившего их грохота, трое, прижавшиеся бок о бок, но всё же странным образом остающиеся каждый сам по себе, укутанные спасительным сумраком — не считая луча солнца, драконьим когтем уткнувшимся прямо в её живот. Скользящие  тени. Бьющие копыта. Шумное фырканье и сдавленное, возмущенное ржание. Этих намеков им вполне достаточно.

Скюльвенды. Ужасный Народ Войны мчится куда-то сквозь мертвые земли Куниюрии.

  Ну пожалуйста!

Впоследствии она подивится тому, что в тот момент каждая мысль её стала молитвой.

Из-за выкорчеванного дерева, преграждающего путь, всадники огибают их заросшее травой укрытие по широкой дуге. Их руки сами собой творят нечто вроде охранных знаков, хотя беглецы и лежат, напрягшись и скорчившись. Лишь мальчик остается совершенно неподвижным. Затем грохот отдаляется, ускользая куда-то вперед и отдельные звуки вновь сливаются воедино, становясь неотличимыми друг от друга.

Они лежат в пахнущем сырой землёй полумраке, остывая от тревоги, прислушиваясь к биению своих сердец и глубоко дыша.

— Патруль, — бормочет Ахкеймион,  поднимаясь на ноги. Он осторожно выглядывает из-за полога трав, вновь изучая окрестности. Ей же приходится перекатится на бок, и опереться на колени и ладони, настолько отягощает её живот. Она карабкается на край ложбины и выглядывает наружу рядом с ним. Мальчик просто сидит внизу, обхватив руками колени, совершенно бесстрастный.

— Значит ты думаешь, что их тут гораздо больше? — спрашивает она волшебника.

— Ну разумеется, — говорит он, всматриваясь вдаль, — их тут так же много, как дурости в твоей голове.

— Что? По-твоему мне нужно было бросить его? — спорит она.

— Этот мальчик сумел пережить такое, что нам с тобой и не снилось.

— Но он всё ещё ребенок! Он..

— Далеко не столь беспомощен, как тот, что ты носишь в своей утробе! — кричит Ахкеймион, повернувшись к ней с внезапно вспыхнувшей яростью. Она шарахается от него, понимая мгновенно и со всей определенностью, что он бранит её, пребывая во гневе, порожденном испугом….Отцовским испугом.

Она пытается что-то сказать — сама не зная что, но тут слышится новый вопль, напоенный странной тоской и щемящий сердце, словно чей-то испуганный визг, раздавшийся посреди безопасного жилища, или же донёсшийся из места близкого, но сокрытого. Ещё один шранк.

И вновь они оба с тревогой всматриваются в обступивший их лес, но, несмотря на опасность, она не может не задуматься над тем, что именно так поступают мужья и жены. Какая-то часть её даже усмехается…

Есть что-то правильное, — размышляет она, — в том что им суждено стать семьёй в какой-то могиле.

-Эти шранки зовутся Вожатые, —мрачно молвит Ахкеймион, — Запах этих тварей повергает их диких сородичей в безумный ужас, тем самым очищая от них окрестности. Консульт использует их, чтобы обеспечить безопасный проход своим человеческим союзникам…

Сказав последнюю фразу, он оборачивается к ней и что-то в выражении её лица заставляет его яростно нахмуриться.

— Чего тут такого забавного, что ты вот так вот сидишь и ухмыляешься?

— Милый мой, старенький дурачок, — слышит она собственный шепот.

— Неужто ты не понимаешь? — кричит Ахкеймион, — С той стороны, — указывает он на юг, где теснятся и воздвигаются леса за лесами, — сюда движется Народ Войны в числе….да там целое войско скюльвендов.

— Всё я понимаю, — отвечает она, глядя в его глаза, словно пытаясь прислониться к его старой, болезненно чувствительной душе…Ободрить его. И все же, он по-прежнему отказывается доверится происходящему меж ними чуду.

— Понимаешь? Тогда ты должна понимать и то, что сейчас в действительности происходит. Второй Апокалипсис на самом деле начи…

Мальчишка, сидящий на дне ложбины, обеими руками — здоровой и крабьей — сжимает их плечи, безмолвно предупреждая о чём-то.  Затаив дыхание, они вглядываются сквозь пожухлые травы и комья земли. От лошадиного фырканья её начинает потрясывать — по какой-то причине она решила, что мальчик услышал очередного шранка. До боли в глазах всмотревшись сквозь соломенную штору, все трое наконец замечают ещё одного скюльвендского всадника, по всей видимости одного-единственного, показавшегося на виду, затем спустившегося в небольшую низинку, вновь вскарабкавшегося на ближайшую к ним возвышенность…и замершего…

Она не может этого слышать, но весь юг похоже сотрясает  предзнаменованием поступи  …

Неисчислимых, несметных Людей Войны….

Человек, казалось, принюхивается. В его лице чувствуется некая жесткость, печать невежественной расы, отражение души, слишком простой, чтобы оно способно было выражать какие-либо сомнения или оттенки чувств. Его руки обнажены, как и руки прочих скюльвендов, но ни у кого из них даже близко не было такого числа шрамов, которыми эти руки исполосованы по всей их длине. Дряблость кожи, заметная вокруг подмышек, выдаёт его немалый возраст, но кроме этого нет никаких иных признаков дряхлости. Синяя краска украшает его лицо, столь же бледное, как и глаза. Амулеты, выглядящие как засушенные мыши, подвешенные за хвосты, свисают, болтаясь, с седла и уздечки. К вымазанным в грязи ногам его лошади прилипли сухие листья. Подобно напавшему на след охотнику, он тщательно оглядывает чащу своим ледяным взором. Во взгляде его таится какая-то напряженность, подобная готовности почуявшей добычу ласки.

Безошибочно, как представляется, его взгляд вонзается в их маленькую ложбинку.

Никто их них не шевелится и даже не моргает. Сердце имперской принцессы уходит в пятки.

Этот скюльвенд — один из Немногих.

Дневной свет истощается с каждым их шагом, с каждым мгновением их беспокойного бегства. Она, несмотря на свой поздний срок, бежит первой, чуть сзади спешит старый волшебник, чьи глаза беспорядочно блуждают, а поступь лихорадочна  и сумбурна, как у ловкого, но безумного отшельника, пытающегося обнаружить где-то рядом с собой вдруг потерявшийся мир. Мальчик без особых усилий трусит позади, поочередно всматриваясь то вправо, то влево, внимательно изучая обступающую их завесу листвы.

Они не произносят ни слова. Отдаленный шранчий лай — всё, что они слышат, помимо собственного дыхания. Внезапно, происходящее напоминает ей уже ставшее однажды привычным — бежать, спасаясь, от одного пролеска к другому. Чувствовать нависшую за плечами беду. Ощущать иглы, втыкающиеся в горло при каждом вдохе. Замечать, как деревья, зеленой завесой, скрывают Сущее, позволяя страху населить мир враждебным присутствием.

Они, шумно дыша, продолжают бежать до тех пор, пока сумерки и подступающая тьма не заливают чернилами дали, не окружают их шерстяными покровами. Решение передохнуть приходит само по себе — в виде торчащего из чащи лысым коленом небольшого холма. Возвышенности, поднимающейся до середины окруживших её деревьев.

На вершине Ахкеймион склоняется и опускается на колени.

— Он видел нас, — говорит старый волшебник, вглядываясь в клубящийся сумрак.

Она не имеет ни малейшего представления, чего он там пытается разглядеть — окружающий лес виднеется не более чем спутанными клоками шерсти и черными пятнами, подобными тем, что появляются от попавшей в глаза угольной пыли.