Великая Ордалия (ЛП)

 В любом случае, это была дурацкая игра.

 Это единственная стоящая игра, что есть на свете, болван!

Он затрясся, стоя над провалом, такой крошечный  в сравнении с этим необъятным хрипом, с этим ужасным рёвом неисчислимого множества человеческих глоток. И, осознав собственную незначительность, он был настолько озадачен и поражен, что потерял дар речи. Невыносимое опустошение…чувство потери…чувство, что его обокрали!

Что-то! Что-то забрали у него!

Он мельком взглянул на покрытую известковой пылью руку, торчавшую и конвульсивно подергивающуюся там внизу, между двумя огромными камнями. Тревожные, отрывистые напевы боевых рогов царапали слух…

И, стуча по полу ногами словно барабанными палочками, он вновь помчался, стремительно минуя нагромождения руин и остатки прежнего дворцового великолепия. Дым витал в воздухе столь же густо как и отчаяние. Некоторые залы были напрочь разрушены, мраморные плиты треснули или полностью провалились, полы вздыбились или оказались погребены под завалами. Министерская галерея стала непреодолимым препятствием, поскольку изрядный кусок адмиралтейского маяка обрушился на неё, уничтожив даже фундамент. Мимо бежали другие люди, но ему не было до них дела, так же как и им до него. Некоторые из них тряслись от шока, окровавленные или бледные как мел, некоторые звали на помощь, придавленные грудами обломков и щебня, кое-кто раскачивался, завывая над неподвижными телами. Лишь мертвые блюли приличия…

Он задержался, пропуская вереницу рабов и слуг, несущих огромное тело, серое от пыли и почерневшее от потери крови. Когда они проходили мимо, он опознал эту кучу мяса как Нгарау. Из дряблых губ толстяка  свисали, болтаясь, нитяные струйки наполовину свернувшейся крови. Юный имперский принц стоял, дрожа от напряженного ожидания,  игнорируя носильщиков и проявления их беспокойства. Мальчишка-раб, не старше его самого, тащился за ними следом, глядя на него широко распахнутыми, вопрошающими глазами. Заметив какое-то движение за его окровавленной щекой, Кельмомас успел увидеть как Иссирал пересек следующий, выходивший в зал коридор — мелькнувшие призрачные очертания, смазанные  и неясные —  не из за скорости или какой-то особой одежды нариндара, но из-за его неестественной целеустремленности…

Он стоял, оцепенело взирая на теперь уже пустой коридор, в ушах у него звенело. Сердце успело сжаться несколько раз, прежде, чем он осмелился помыслить о том, что ему было явлено — об Истине, сражающей наповал своей очевидностью…

Отягощенной ужасным предзнаменованием.

Четырехрогий Брат ещё не закончил с Анасуримборами.

Неисповедимы пути, которыми устремляется наша душа.

Как она мечется, когда ей стоит быть безмятежной.

Как отступает, когда стоит сражаться, орать и плеваться.

Чаша разбилась под свирепым напором блистающей Воды. Маловеби сплюнул кровь изо рта, лицо онемело от удара, которым Аспект-Император поверг его наземь. Амулет дергался в его кулаке,  пылая, словно подожженная селитра, но чародей так и не бросил его, ибо могущество Извази заключалось в связи, что устанавливалась между амулетом и человеческой волей. Вместо этого, он, продолжая удерживать в своей руке плюющуюся огнем чашу, встал на колени, пошатываясь от тяжкого испытания, которым стала для него столь ужасающая демонстрация Псухе.

Ему послышалось, что Меппа кричит…где-то.

Или, быть может, это его собственный крик…

Метагностические Напевы вновь взошли жуткими побегами на лике Сущего и сверкающий водопад канул в небытие. Рев ветров Метагнозиса объял и поглотил грохочущие потоки Псухе. Маловеби устремился вперед, терзаясь от жуткой боли, пульсирующей в искалеченной руке. Странная решимость объяла и подхлестывала его с тех самых пор, как растворились остатки Чаши Муззи. Морщась и щурясь, он втиснулся в основание колдовского вихря. Декор и обстановка, как и обрывки самого фанайялова шатра, кружась, проносились над его головой.  Куски войлока, ковры и обрывки тканей, описывая круги, яростно трепыхались, словно крылья летучих мышей, затмившие солнце. Он больше не чувствовал движения хор на внешней стороне воронки: воины пустыни, казалось, отступили, когда появился Меппа…

И когда они услышали весть о том, что Фанайял аб Каскамандри  действительно мертв.

Черная вуаль обращала в тени всё, бывшее плотью, и во плоть, бывшее светом. Пригнувшись под яростным натиском бури, чародей Мбимайю взирал на происходящее разинув рот. Меппа всё также висел в небесах, всё также извергая потоки испепеляющего света. Окутанный ослепительно сияющими Оберегами Аспект-Император стоял внизу — в двух шагах от белого как мел трупа падираджи. Геометрическая мозаика пересекающихся  плоскостей пронзала изливающиеся каскады Воды не более чем в локте над ним, отражая и отводя вверх по дуге это всесокрушающее сияние.

— Тебе придется иметь со мной дело, демон! — неистовствовал с небес последний кишаурим. —Ибо я извергся из твоего треклятого колеса! Твоего горнила!

Маловеби сорвал прочь омбу, взглянув на изливающуюся Воду незащищенным взором.

— Ибо я — изгнанный сын Шайме!

Его щёки, залитые слезами, струящимися из-под серебряного забрала, блестели отсветами закручивающегося спиралью сияющего потока. Обернувшийся вокруг его шеи аспид казался петлей, на которой кишаурим был повешен на небесах. Но в действительности там его удерживала лишь собственная мощь.

— Напев, лишивший жизни мою семью, ныне стал моим именем!

И по мере того, как возрастала звучащая в его голосе исступленная ярость, всё пуще набирало силу и неистовое сверкание Воды…

— И я поклялся, что когда-нибудь я гряду на тебя! Гряду как потоп!

Блистающие Абстракции противостояли всё выше и выше вздымающимся валам, способным, казалось, перехлестнуть и затопить даже горы.

— И низвергну такую Воду…! — возопил Меппа.

Всё Сущее шипело, словно песок, сквозь который струятся приливные волны.

—…что обратит тебя в пепел!

Меппа, чье бешенство уже достигло подлинного безумия, взвыл в каком-то остервенелом умоисступлении. Казалось, весь мир потемнел от ослепительного сверкания его Страсти. Бьющие потоки света превратили его силуэт в подобие солнечной короны.

Всё это время Аспект-Император, окруженный сиянием столь неистово-белым, что сам он казался лишь выполненным углем наброском, продолжал творить свой Напев. Метагностические плоскости, разворачивающиеся над его головой, выглядели давно поглощенными охватившим их блистающим потоком…но, удивительным образом, они по-прежнему отбрасывали накатывающие валы бирюзовой Воды. И в это мгновение чародей Мбимаю осознал, что сейчас он может вмешаться. Само грядущее явилось к нему сокрушительным бременем выбора. Он понял, что стал тем, кто может поколебать равновесие, крохотным зёрнышком, способным склонить чашу весов. Весов, на которые брошены империи и цивилизации. Ему нужно лишь воспеть вместе с Меппой…

Обрушиться на Аспект-Императора!

Он застыл, пораженный значимостью этого мига.

Ему нужно лишь…

Водонос Индары взвыл от гнева и неверия.

И уже было поздно, ибо Анасуримбор Келлхус вскинул руки, завершив свой Напев. Дыхание Маловеби перехватило, когда он узрел как разворачиваются замысловатые Метагностические Абстракции, испепеляющая мощь, одни геометрические узоры порождающие другие, дюжины головоломных фракталов, загибающихся вверх, подобно оленьим рогам, смыкающимся вокруг Меппы и вспыхивающим, поражающим его всплесками огня. Тень последнего кишаурим дрогнула.

Маловеби изумленно моргнул, когда блистающие потоки Воды внезапно исчезли, сменившись обычным, унылым солнечным светом. А затем он увидел, как последний кишаурим, облаченный в дымящиеся одежды, тяжко падает на землю с небольшой высоты, а его черный аспид болтается как веревка. И он зашатался, осознав, что всё, чему он был свидетелем — всё! — рассеялось прахом, столкнувшись с самим фактом бытия стоящего перед ним невозможного человека! Устремления обездоленного народа. Последнее и ярчайшее пламя Псухе. Интриги Высокого и Священного Зеума, да, что там — даже козни ужасающей Матери Рождения.