Мириад островов. Игры с Мечами (СИ)

— Но как это? Замысел замыслом, но даже если так — из его точки мы продвинулись в незапамятное прошлое! — удивился Сигфрид.

— Это для вас незапамятное, — кивнул Юлиан. — На самом деле вы существуете примерно с Рождества Христова и в уже сложившемся образе. Начиная с внешности и кончая речью. Причём отчего-то как одна большая раса. Европеоидная. Причём — непонятно, парадоксально совместимая с автохтонной. В смысле что дети получаются. И даже вполне нормальные внуки.

— Соплеменник, мы ведь это на собственной шкуре проходили, — вмешалась Галина. — Одна из моих девчонок такова. Хотя со внуками ещё разобраться надо, для чего пригодны. А как зовут этих — твой брат… вернее сестра… в общем, твой бывший муж и король их супердельфинами звал.

— Хэархи. Tursiops sapientissimus khearchi, — Галина обнаружила, что во время беседы он машинально вычертил все три названия на песке острым концом ножен. — Вот они белые: не чисто, а наподобие снега в солнечный день. Или перемешанной радуги. Дамы практически неотличимы от кавалеров, по виду те и другие — подростки, их за детей и принимали те, кто не в курсе. Метра в два-два с половиной длины. Лоб крутой, но не как у рутенских афалин. Различие с большими и средними видами скорее качественное, чем количественное — если принять во внимание пропорции.

— И говорящие.

— Конечно, — он кивнул, потом ещё раз, куда глубже. — Внутри семьи — как бы звуковыми картинками со сложной семантикой. Иероглифами. С нами — так называемым «дальним языком», куда более примитивными одиночными свистами, в сопровождении сонанта или разрыва гортанной смычки. Каждый свист равен всего лишь фонеме. Так перекликаются стая со стаей — большие семьи, родоплеменные образования. Овладеть этим легче лёгкого — если ты ба-инхсан. Практически один и тот же мотив на разных инструментах.

— А ты умеешь?

— Чуть-чуть. До недавнего времени сквозил меж двумя мирами, достигнув в сем немалой виртуозности. К тому же хэархи имитируют здешний русский патуа.

— Как это?

— Говор. Окраинный диалект с лёгким налётом французского. Готия ведь.

«Ну, слава тебе, Господи. Я-то боялась, нас прямо в Елисейские Поля занесло».

— А теперь ты стал меньше путешествовать?

Вопрос Юлиану был задан из одной вежливости. Но он доложил обстоятельно — как обо всём:

— Ты, инья Гали, тоже будешь в России чужеземкой. Всё меняется куда как быстро — Москва и Питер слились окраинами, вместо шоссе и рельсов — сверхзвуковые коридоры и магистрали, леса изо всей Европы остались только в Финляндии — и никаких тебе биологических исследований. Кроме эпидемиологических широкого профиля. Главная жизнь переселилась на острова, умалилась или вообще утонула в море.

— Так печально?

— Да не скажу чтоб очень. Средневековый врач определил бы у каждого из них заразительную меланхолию, а в придачу бледную немочь, то есть неспособность к плодотворному соитию. В таком недуге есть известная доля благородства — смотри известную гравюру Дюрера.

На протяжении беседы, такой рассудительной, плодотворной и неспешной, Галине едва ли приходило на ум, что всё идёт не так, как предполагалось, напротив. Таков Вертдом: сеешь, где не собираешься пожинать, собираешь не свой урожай, а в целом выходит баш на баш.

Почему-то имя великого мастера породило в голове ряд иных экстравагантностей и выстроило из них хрупкую цепочку аналогий.

«В книге об Алисе тоже были гравюры, мрачные такие. И зубастая ухмылка Чеширского Кота. Сказочный Древесный Кот говорил о созданиях моря почти в тех же выражениях, что Юлиан. Только с упором на богоизбранность. Получается, мы прибыли к накрытому столу с готовой ложкой? Самое то, что прописал доктор… вернее, предсказал медноволосый ведьмин отпрыск?»

— Вы задумались, инья? — проговорил Фрейр.

— Уж очень много всего сразу и неожиданно, — словно извиняясь, ответила она. — В голове толком не умещается.

«Спросить, не рядом ли обретается его папаша. И заодно — младший из стального семейства, — торопливо прикидывала она. — Я думаю, мне ответят и даже направят на путь. Но нет, это будет неразумно — с чем мы явимся сейчас? И что более нужно нам самим — тупо выполнить или вообще не выполнить чужое задание или жить для себя — с пользой и удовольствием?»

— Люди — сущие пасынки разума. Вернее, мышления, — отозвался Юлиан. — Возвели в боги Слово, логос и логику, ограниченные пределами черепной коробки, а что говорит им всё тело в совокупности — понимать разучились. Даже низшие звери умеют слушать натуру, которая от них неотделима.

— Инстинкт? — спросила Галина. — Но это низкое…

— У них — тупой инстинкт, у высших животных — зрячая интуиция. Вертдомцы называют её корнем разумения. Она темна, как плодородная почва, и спутана в клубок наподобие корней, но ветвистое дерево мысли рождается лишь из неё.

— Ты поэт.

— Лишь естественник. Знаешь, когда при мне говорили «ризома», я лишь в последнюю очередь думал о литературных сюжетах. Сначала представлял себе поляну, где растут ведьминские круги боровиков. Непременно с карими глянцевыми шляпками и крепенькой ножкой. Слушай, инья, вот вспомнил — и слюнки потекли. В отличие от местных, я грибную жарёху отравой не считаю. И, кстати, говорить серьёзно на голодный желудок — дурной тон во всех мыслимых ойкуменах. Ваши морских фруктов и капусты не желают?

— Как это?

— Моллюсков и ламинарии. Этого здесь хватает.

Он поднялся, сделав знак партнёру, тот свойски помахал всадникам, сгрудившимся на кромке скалы:

— Только без лихачества. Ведите всех животных в поводу.

— Слышим, ваша высокая ясность! — крикнули оттуда.

Сам Юлиан взялся за повод игреневого коня и продолжал учтивый разговор, обращаясь то к Галине, то к шагающему рядом Фрейру:

— Осторожно, под обычную ковку могут попасть камешки и повредить копыто. Помещения тут обширные — знакомы ведь не понаслышке о разумных кораллах? Хэархи их программировали с самого начала — так, чтобы сначала возникала вершина купола, затем стены, а под самый конец основание. Живые червячки по мере роста стен переходили на нижние уровни, где пока было сыро и солёно, и здание как бы выталкивалось из воды.

— И долго продолжалось такое строительство?

— Всяко меньше, чем Кёльнский собор, — усмехнулся Юлиан.

— Нет, в самом деле, ты удивишься, инья, как быстро, — подхватил Фрейр. — Кто понахальней, может ещё при жизни заказать и получить свой коралловый чертог. Правда, вернее поселиться в уже готовый и чуть подрастить по вкусу…

— Это ведь они, — глуховато сказал позади Мейнхарт. — Не простые известковые скалы.

— Они, — подтвердил Юлиан. — В одной мы живём, в другой можете разместиться вы все. Всем караваном. Лошадям будет покойнее, чем на вольном выпасе: в темноте приходят волкопсы. Людей почти не трогают, а животин гоняют.

«Типично вертдомская идиллия. Почти не. Гоняют. Как тогда давно — хищная рысомаха того мальчика».

— Огня волкопсы боятся? Кто это такие, Юлиан?

— Жара опасаются, но могут лечь рядом с покинутым кострищем и помочиться на угли, если те ещё тлеют. По виду — огромные пегие собаки ростом с бернскую овчарку, но не так ухожены. В стаю сбиваются во время зимней охоты, правда зима тут длится месяца полтора, оголодать и озлиться не успевают. Живут супружескими парами в глиняных норах примерно в морской миле отсюда. В половине фарсаха, по-твоему.

В его словах чувствовалось неподдельное уважение. Как ни хорошо Галина понимала вертдомскую фауну, но удивилась:

— Ты ведь из Рутена. Москвы. С планеты Земля.

— Все мы в детстве читали «Книгу Джунглей», некоторые — даже в неадаптированном варианте, — ответил он. — Здесь я убедился, что это не сказка… Ну, вот мы и прибыли. Сходите с седла, вяжите пока лошадей к кольям — сами выберете место для ночёвки.

Грот, что выбрали сами друзья, показался Галине даже более изящным, чем дворцовые и кардинальские покои. Шероховатости стен задрапированы циновками из водорослей и почти полностью скрыты многоярусными стеллажами из морёного дуба, на пол поверх широких досок из просоленного океаном дубового плавника брошены циновки из морской травы и камыша, переплетённые весьма хитроумно, и нарядные валики, число которых приближается к бесконечности. Очаг в виде загородки из дикого камня, сложенной всухую, отягощён бокастым бронзовым котлом, из-под крышки которого тянется духовитый пар.