Великая Ордалия (ЛП)

Выживший, позволив своей руке соскользнуть с его щеки, повернулся, чтобы возобновить  изучение пары спутников.

— Но я не понимаю, — настаивал тонкий голос где-то с краю.

Всегда столь открытый — столь доверчивый.

— Причина есть мера расстояния между вещами, — произнесла одна из частей, пока другая продолжала пристально наблюдать за парой, — вот почему сила дуниан зиждется на способности выбирать Кратчайший Путь.

— Но как она узнала о камнях, — спросил мальчик, — каким из возможных путей к ней пришло это знание?

Часть, что слышала звуки, кивнула.

— Никаким, — прошептала часть, произносящая речи.

Часть, что надзирала за всеми прочими, контролируя их усилия, сопоставляя сценарии и возможные последствия, вовлекала  в каждый из вариантов предстоящих событий условие гибели женщины. Но, просто объявив о его намерениях, та катастрофически усложнила их исполнение…

— И что это значит? — вновь спросил мальчик.

Разрезы и разрезы и разрезы…

— Что Мир, — начал голос, — один во всех отношениях.

Части мяукали и вопили во тьме.

— О чем ты?

Что-то, возможно какое-то отчаяние, таящееся в модуляциях детского голоса, заставило неисчислимые метания, раздирающие его душу, приостановиться. Зачем? спросила часть,   Зачем замышлять её смерть, не сумев постичь основание, в котором коренится произошедшее?

Выживший перевёл взгляд на мальчишку.

— О том, что всё это в каком-то смысле уже случилось.

Старик стонал и кричал во сне.

Женщина, лежавшая бок о бок с ним, зашевелилась, а потом вдруг вскочила, взбудораженная какой-то смутной тревогой. Она не предпринимала попыток разбудить его, но лишь села рядом, склонив голову. На лице её читалось изнеможение. Она явно уже давно привыкла к этим кратким ночным бдениям, когда мысли путаются, оставаясь навьюченными грузом медлительности и забытья. Она положила ладонь на грудь волшебника — рефлекс, порожденный неосторожной близостью. Ладошка её словно ухо прижалась к его сердцу.

Старик успокоился и утих.

Огонь зашипел и канул в небытие. Объявшая их ночь взвыла ветром, оскалилась поднебесьем и разверзлась пустотой беспределья. А над ночью простерлись сверкающие россыпью звезд небеса…

В том внезапном взгляде, что она бросила в сторону дуниан не читалось ничего осмысленного. Она снова была слепа, и роящиеся в её гримасах и позах признаки нерешительности и страха делали этот факт совершенно очевидным. Обычный человек — целиком и полностью.

Она закрыла глаза, вместе с той частью, что наблюдает.

Мир — одно, — вспомнила часть другую часть, ту, что произносила речи.

Мальчик?

Она отвернулась от его изучающего взгляда и снова угнездилась рядом с волшебником. Часть наблюдала за тем, как её взгляд вонзился в распахнувшуюся над ними бесконечность. Затем, по прошествии семнадцати сердцебиений, она с какой-то мрачной яростью натянула до подбородка одеяло и перекатилась на бок.

И это тоже,  прошептала одна часть остальным,  уже случилось.

Ветер бушевал и гремел, незримыми потоками обрушиваясь на вздымающиеся пики.

Выживший перекатился на спину. Она сказала, прошептала часть голосом старика, что ты собрал сто камней. Как можно было узнать об этом? Колдовство, поняла ещё одна часть. Колдовство было наименьшим среди множества просчетов дуниан. Он долго размышлял о Поющих и их разрушительной песне: ни один из прочих Братьев не был готов рисковать столь же сильно как он в бесплодной попытке захватить одного из них для допроса. Заблудшая часть озарила молнией и прогремела громом в лабиринтах черноты. Почему? Почему рожденные в миру дуниане-основатели отказали своим детям в знаниях о чем-то настолько важном, как колдовство? Чем руководствовались они, обрекая своё потомство на тысячелетия невежества?

Быть может, некоторые пути показались им слишком короткими. Быть может, они опасались, что их потомки откажутся от тяжких трудов по сбору урожая Причин, предпочтя ему сладкие фрукты колдовства, свисающие так низко.

Несмотря на всю свою глубину, колдовство ничего не решало и не меняло, но усложняло при этом метафизику Причинности. Но это…знание, что постигло его без остатка через глаза беременной женщины.

Это меняло всё.

Даже сейчас, когда он молча вглядывался в бездонность ночи, часть воспроизводила её образ и он вновь проживал невозможность, поселившуюся в её взгляде, постижение, совершенно не связанное с кровосмесительными причудами, свойственными здесь и сейчас. Взгляд, не привязанный ко времени и месту. Взгляд отовсюду…

И из ниоткуда.

И он знал: там находилось место вообще без путей, и без различий…

Абсолютное место.

Разрезы и разрезы и разрезы.

Они восходили всё выше, держа путь, пролегавший по самому лику небес. Обрывы, частью будучи просто усеянными камнями склонами, а частью — бездонными пропастями, таились на периферии каждого взгляда. Ошеломляющие вершины терзали небо, вздымаясь вокруг, огромные, расколотые скалы воздвигались башнями, упираясь в лазурную высь. Разреженный воздух подвергал испытанию их легкие и ноги.

— Она охотится на нас, — сказала часть старому волшебнику.

Боязливый взгляд, брошенный искоса.

— Тьма, что была прежде мыслей и душ, — объяснила ещё одна часть.

Лицо старика казалось участком окружающих гор, их темнеющим на фоне неба, миниатюрным подобием.

— Я и в самом деле замышлял убить её, — вновь изрекла часть.

Слова эти поразили старика — как и задумывалось. Начав с загадочного высказывания, он привлёк его внимание и любопытство, а также нагнал тумана, противопоставив всё это очевидной ясности следующей фразы.

— А сейчас. Ты всё ещё хочешь её смерти?

Ему было необходимо, чтобы Друз Ахкеймион слушал его.

— Не имеет значения, что я отвечу, поскольку ты мне не веришь.

Доверие было для этих людей чем-то вроде привычки. Если бы уста его изрекли достаточно правды, то его голос стал бы для них голосом истины.

— Звучит как дилемма, — сказал старый волшебник.

Сияющий взгляд. Улыбка, призванная лишь привлечь внимание к его гротескному виду.

— Не обязательно.

Ахкеймион окинул обеспокоенным взглядом беременную женщину, бредущую чуть выше по склону. Они тащились вверх по круче, следуя ложбине, пролегшей между огромных камней и валунов, обозначивших нечто вроде тропы на месте, что в противном случае было бы лишь усыпанным каменной крошкой косогором. Потревоженные их шагами камни осыпались вниз, вдоль пройденного ими пути, набирали скорость и, вылетев на отроги окружающих гор, вызывали небольшие оползни, расходясь по их склонам юбками, казалось сотканными из бесчисленных нитей.

Выживший знал, что старик вновь решил его игнорировать.

— В той же мере, в которой ты не доверяешь мне, ты готов довериться её взгляду.

Тень какой-то птицы прянула вниз по склону.

— И?

Истина.

— Попроси её, — произнес изуродованный сын Анасуримбора Келлхуса, — взглянуть на меня, когда я буду объясняться.

Честность была способом достучаться до них.

— И зачем бы мне это делать?

Кратчайшим Путём.

— Затем, что мой отец украл твою жену.

Причина…

Причина была лишь оболочкой.

Клубком перепутанных нитей.

Корочка болячки, уже три для как заживающей на костяшке указательного пальца левой руки мальчишки.

Маленькая родинка на левой стороне подбородка беременной женщины, пропадающая из виду в те редкие моменты, когда та улыбается.