Рассвет ночи

Пол Кемп

Рассвет ночи

Пролог

СТРАННИК

Востиму захотелось еще раз окинуть взглядом вселенную, прежде чем приступить к завершающей части плана, — запомнить вещи такими, какими были они сейчас. Ведь скоро мир изменится навсегда.

Мысленно устремившись ввысь, маг простер щупальца своего сознания к самым дальним пределам, доступным для его заклинаний: к краю небес Торила, туда, где голубой купол соприкасался с бескрайней тьмой космоса. Глазами созданного им образа маг любовался открывшимся видом. Небеса разверзлись перед ним, словно челюсти неведомого гигантского чудища. И в этой бесконечности Востим видел доказательство вечности творения, совершенства математики движений и незначительности своего собственного существования.

Будучи одним из могущественнейших созданий во всей вселенной, здесь маг чувствовал себя незаметным и бессильным, словно песчинка на ветру. Осознание незначительности собственной жизни поражало Востима. Но, в конце концов, именно так все и было — ведь даже его грандиозные замыслы меркли в сравнении с безмятежным величием эфира.

Востиму нравилась такая бессмысленность любой жизни. Рядом с бесконечностью времени и пространства даже величайшее казалось ничтожным.

Жаркое солнце Торила, гигантские размеры которого не умаляло даже расстояние, нависало над миром, словно сверкающий глаз древнего чудовища. И хотя маг не видел яростных лучей светила, испускаемых во тьму космоса, он прекрасно знал, что даже самый слабый из них легко мог испепелить весь Медный город, обитель ифритов. Если бы Востим созерцал яростную сферу физическим зрением, а не с помощью мысленного образа, сияние ослепило бы мага, а кожа его обуглилась бы и стала такой же черной, как сам космос. Боль продлится лишь пару мучительных мгновений, прежде чем смертоносные лучи превратят тело в горстку иссохшей плоти. Даже мягкий свет звезд мог причинить вред физической оболочке мага, если бы тот не прибегнул к защитным заклинаниям еще тогда, когда обитал под землей. Прогрессирующая болезнь лишь усиливала непереносимость света. Еще в юности гитвирик потратил целые столетия на поиски заклинаний, которые помогли бы ему появляться на солнце, но тщетно. Востим не мог изменить собственную природу.

Но он мог изменить мир вокруг себя, хотя бы на время.

Детали плана уже выстроились в уме мага, логичные и точные, словно части сложного уравнения. Востим восхищался размахом собственных амбиций, уверенный, что сможет все исполнить. Да, он все исполнит.

Конечно же, маг лицезрел не только космические просторы. При помощи чародейства Востим мог принять любое обличье, не подвластное губительному действию света. Создав магический образ, он любовался солнцем. Те же способности даст ему Венец Пламени.

Но пока что все это слабо утешало чародея. Артефакт еще только предстояло добыть. Но он непременно увидит венец, сможет ощутить его тяжесть. А для этого нужно было оставаться на поверхности Торила. Мысль о земле пробудила в душе мага острое желание вновь ощутить на своем бледном лице порывы прохладного ветра.

Востим отбросил несвоевременные мечтания и вернулся к созерцанию.

В простиравшейся за солнцем бесконечности бисером рассыпались звезды и планеты, пронизывая кромешную тьму лучиками света. Какое-то время маг наблюдал за движением светил, неосознанно переводя их траектории в понятные лишь ему одному уравнения. Востим посмотрел на группу далеких планет и, используя целую библиотеку знаний, заключенных в его голове, вспомнил их массы, прецессии, продолжительность сезонов, афелий и перигелий. Упражнение это заставило мага улыбнуться, лишний раз доказав, что при помощи математики можно сделать хаос предсказуемым. Подобное упорядочивание было свойственно Востиму во всем. Своеобразная непреодолимая страсть делать мир более логичным.

Небесные тела всегда очаровывали его. Для непосвященного небо с поверхности Торила казалось настоящим океаном сверкающих огоньков, мешком, битком набитым звездами. Но Востим знал: то была лишь видимость. Все множество звезд во вселенной заполняло космос так же, как рыба заполняет океанские просторы.

Космос являл собой пустоту, вакуум, наполненный пылью и существами, которые даже не догадывались о собственной незначительности. Ирония бытия самого Востима заключалась в том, что благодаря его врожденной чувствительности к свету он мог любоваться вселенной лишь при помощи магического образа, сквозь пустую оболочку.

Ничего, скоро он все увидит собственными глазами. А затем ему будет принадлежать и Венец Пламени. И тогда чародей сможет заполучить все, что только пожелает.

Тысячу лет назад, вскоре после того, как восстание уничтожило владычество иллитидов, поработивших народ Востима, маг был настроен более философски. Позднее он принялся размышлять о возможностях одного существа влиять на космическую пустоту вселенной. Вначале Востим думал, что ответ кроется в приобретении сильнейших магических способностей. Но по мере того как его силы росли — сейчас им практически не было равных, — росло и понимание сути вещей. В конце концов маг пришел к убеждению, что желание управлять вселенной свойственно лишь глупцам. Космос слишком громаден, хаотичен и беспорядочен. Как и все в нем, маг был лишь песчинкой.

Он пришел к выводу, что у жизни нет ни высшей цели, ни великого смысла. Даже у его собственной жизни. Оставались лишь ощущения, опыт, одни лишь субъективные понятия. И это понимание, подобно прозрению у религиозного фанатика, освободило Востима от моральных оков, которые он сам на себя наложил. Его вдруг осенило, что мораль была созданием людей, искусственным творением, подобным каменному голему. Ошеломленный этим открытием, чародей понял, сколь абсурдно было характеризовать что-либо с позиций добра или зла. И тогда он вышел за рамки этих понятий, стал самим собой, тем, кем был. Если хочешь и можешь что-либо совершить, значит, это должно быть сделано. И других объективных причин для свершений не требовалось.

На этом принципе он стал строить все свое дальнейшее существование.

Востим опустил взор и сквозь обутые в башмаки «ноги» посмотрел на громадную сферу. Окутанный небесами, шар Абейр-Торила неспешно вращался — завораживающая мозаика из зеленых, голубых и коричневых драгоценных камней в оправе из белоснежных облаков. Удивительное творение, великолепный механизм. Если уж признаться честно, то чародей мог бы подшлифовать его красоту, в одном месте уменьшив высоту гор, в другом месте осушив море. Но даже в теперешнем своем виде приютивший его мир был прекрасен.

Поверхность планеты… Одна мысль о ней пробуждала в Востиме сентиментальность. В своем собственном теле он ступал на нее лишь однажды, еще в далекой юности, да и то всего на пару мгновений. Но в тот единственный раз маг воочию лицезрел Венец Пламени, и картина эта зажгла в его душе огонек надежды. Он сотворит себе венец и ступит на поверхность Фаэруна, дабы пребывать там столько, сколько пожелает.

Востим посмотрел туда, где над поверхностью Торила всходила серебристая Селунэ, роняя сверкающие слезы. Маг знал, что богиня луны отнюдь не придет в восторг от его плана. Как и Кайрик, безумный бог.

Он с удовольствием представил, в какой ужас приведет божественных созданий его замысел. Конечно же, его это ничуть не заботило. Ярость богов значила для гитвирика столь же мало, сколь и человеческая мораль. По сути, боги отличались от людей лишь бессмертием. Ими двигали те же примитивные инстинкты, присущие людям, и те же страсти, что терзали смертных. Как Востим уже успел убедиться, бессмертия можно было достичь очень и очень легко — оно, в сущности, являлось существованием, до краев наполненным смыслом. А такое дается нелегко.