Волки (СИ)

====== Глава 1 ======

— Думаешь, стоит ему сказать о том, что его завтра выкинут отсюда?

Слышу как за перегородкой переговариваются двое парней. Конечно, они будут рады тому, что меня за неуплату выкинут из единственной ночлежки, на которую у меня раньше хватало денег. Я занимаюсь резьбой по дереву. Получается, на мой взгляд, не очень, но иногда приходят очень неплохие заказы. Но в последнее время было тихо. Мой телефон, маленький кирпич Нокиа, молчал уже второй месяц. Я был на мели. Такой мели, что даже побирался на улице. Ненавидел себя за это, но так и сидел на бетонном полу, пряча взгляд и собирая монеты с холодного и грязного бетона. Пальцы — единственное, что я берег в этой жизни. Как же без них выжить, надо чувствовать дерево, когда строгаешь что-то очередное, чувствуя, как под твоими пальцами словно оживает неведомая зверушка.

И вот сейчас я сам, не ожидая хозяина, сев в инвалидное кресло и сложив свои манатки, связал все в узел и повесил на кресле. Мои ноги давным-давно отказали, нет, я не был ветераном войны и уж тем более не притворялся инвалидом на публику, как это делали некоторые. Просто с детства все было нормально, я ходил и бегал как все дети. И где-то перед тем как идти в армию попал в аварию. Меня сбила машина крупного бизнесмена. Он, постояв, увидел, что я двигаюсь, и рванул дальше. Я хоть и запомнил номер машины и даже заявление накатал после, но даже извинения не поступило.

Мне сейчас тридцать четыре, а выгляжу я на все пятьдесят. Обросший и грязный. Единственная вещь, которую я умел делать еще с детства — это резьба по дереву.

Сижу как обычно на своем месте по подаянию и, сдав порцию монет местным бандитам, что разрешают мне здесь сидеть, устало вытираю пот со лба. Поясница сегодня болит сильнее, неужели и дальше боль будет нарастать? И так еле-еле уже терплю. Напротив останавливается мужчина в возрасте, и сзади к нему подходят еще двое также одетых в дорогие костюмы, наверное, телохранители. Они, закрыв его от меня, говорят твердо:

— Не стоит, Всеволод Андреевич, даже обращать на таких внимания. Это и не инвалид вовсе. И деньги они пропивают потом.

Я чуть с улыбкой хриплю:

— Я не пью, молодые люди. — мой взгляд, окинув их позы, вновь опускается привычно к земле.

Двое тотчас срываются ко мне, и один, подхватив меня под грудки, кидает на землю, и уже вдвоем они начинают методично пинать меня. Хриплю от боли. Всеволод негромко, но властно говорит им:

— Всё, эй, парни, всё, я сказал.

Они четко отошли от меня, и я пополз от них и замер, едва сдержав стон, от охватившей спину боли. Замер, боясь, что боль вернется. Дожить бы до вечера. Иногда были и такие случаи, когда хотели убедиться, что я не инвалид, и тупо огребал от них пинков. В лицо никогда не били. Словно брезговали разбивать свои костяшки о мое лицо.

— Поднимите его, ну вы, парни, даете. На слабого легко нападаете, а как на сильного, так за береты хватаетесь. Ушлепки. Хотел ведь вас сменить. — и уже мне: — Эй, старик? Ты жив?

Киваю нехотя. Меня поднимают и неумело сажают на мое кресло, впихнув в карман пиджака купюры. Выдергиваю из кармана их купюры, почему-то стыдно, и злость охватывает меня целиком.

— Иди вы все нахуй со своими деньгами. Пошли, я сказал.

Парни вновь кидаются на меня. Один успевает ударить кулаком в лицо, и меня вместе с креслом уносит ударом к стене так, что голова взрывается болью, и кресло словно подламывается подо мной, сдавив меня по бокам так, что охаю от боли. Шиплю окровавленным ртом:

— Идите нахуй!!! Нахуй все!!! Ублюдки.

Их деньги веером ложатся на бетонный зассаный пол. Теряю сознание от следующего удара.

Просыпаюсь в темноте, и боль радостно наваливается такая, что зло сплевываю, хватаясь за виски. Сжимаю их что есть мочи, и слезы злости и одиночества накатывают прямо вот сейчас. Ведь и раньше унижали, и ничего. Чего сейчас-то решил им ответить той же монетой? Ведь сам сидел, попрошайничал. Покрутив головой, отпрянул от немигающего взгляда, что смотрел на меня, кажется, вечность.

— Ты кто? — хриплю, на миг забыв о боли. Глаза мигнули и вновь уставились на меня.

— А кто нужен?

Зло скалясь, отвечаю:

— Кто нужен, тот уже помер давным-давно.

А ведь так и было, тот мужик не прожил после того, как сбил меня, и двух лет. Скончался от чего — не знаю. Но на его похороны не пустили. Да и кто пустит? Когда все уже разошлись, я все-таки заехал на своей тарантайке на кладбище, договорившись с дворником, даже слезу пустил, типа сына ищу. На надгробии в стиле гравюры был очень даже симпатичный мужик. А на деле в газетах его фотографии даже и рядом не стояли. Тут, наверное, молодой, зарисовка с удачного фото.

Я ведь тоже очень даже ничего по молодости-то был. Но проживи с мое по улицам, да подворотням с обожженной от мороза или солнца мордой. Станешь как я. Свой цвет волос и забыл уже. Родные даже и не вспоминают меня, а когда видят — брезгливо отворачиваются. Племянник, помню, дал как-то мелочевку, а я в тот день после этого сам не свой был. Стыдоба накатила такая, что чуть не порешил себя. Но жить-то хотелось больше все-таки. Ненавидел себя за эту слабость. Нормальный мужик бы порешил себя, чем опускаться на такое дно. Жалел, конечно, себя, чего уж греха-то таить.

Потянулся огрызком тела, что чувствовал раньше, и замер, неверяще двигая ногами во все стороны, и рыдания вырвались из груди помимо моей воли. Вновь вытянул ноги и в темноте начал щупать их.

— Омежка, успокойся… тебя скоро и так потрогают. — раздался тихий голос в темноте.

Я, не обращая внимания на говорившего. Стал щупать свое лицо, язык словно онемел, всхлипы мои затихли. Через силу стал соображать, что лицо-то не мое. Но словно таким и родился. Лицо-то ведь настоящее. И боль прошла. Уже и не давит в висках. Только сейчас почувствовал длинный хвост на затылке. Поистрепанный, правда. Синяки по всему телу болели неимоверно. Но на это было плевать. Главное — ноги есть. Вот они, вновь еле сдержал рыдания. Что-то я чувствительный какой-то. С трудом сел и попробовал встать. Ух ты получилось. Болит только зад. Зад болел, словно… словно… словно меня в него трахали… причем, совсем недавно. Кровь потекла по ногам с чем-то липким вперемешку. Кое-как набрался сил и спросил говорившего со мной совсем недавно:

— Как ты меня назвал? Ты знаешь мое имя?

Голос засмеялся.

— Да ты местная шлюха, кто ж тебя родимого-то не знает. Побираешься по улицам, своим телом торгуешь. Сегодня, вон, снова с того света выкарабкался. Удивляюсь я твоей живучести. Что, нравится, когда тебя трахают несколько пьяных альф и еще вставляют потом палки?

Все волосы встали дыбом и по телу тоже. Я шлюха, значит? М-да, и это при том, что у меня ноги есть? И я прекрасно могу ходить? Неужели работы не нашел? Погоди, работы… а где я?

— Эм-м, если я… а где я? Ты меня по имени называл, как мое имя?

Голос внезапно сказал тихо:

— Да всем вам одно имя, омеги были и есть шлюхи. Вот мне только повезло сесть в тюрьму с известной шлюхой.

Спросил осипшим голосом:

— Омеги? Это что, раса такая? Я мужик, и за шлюху я оторвал бы тебе язык, урод. Но боюсь, меня раньше тут убьют…

И словно меня услышали, и громкий скрежет двери оповестил о непрошеных хозяевах. Вошли сразу пятеро огромных мужиков. Ужаснулся их размерам. По мне скользнули невидящим взглядом, вновь обернулись и удивленно спросили:

— Рик, да ты жив, чертяка?! Ого, скажем нашему начальнику, и сегодня опять оторвемся на парнише? Живуча шлюха наша, а? Ладно, Фин, не трогай этого убийцу, у него день есть сегодня. Пусть еще поживет за счет этой шлюхи. Погуляем с Риком, а потом и за альфу возьмемся. Думаю, долго будем его убивать. Но начальник сказал, чтобы камеры очистили. С выносом трупов. Завтра с утра будет начальство с проверкой. Так что тащи Рика. И предупреди начальника о нем. Есть еще порох в пороховницах? — крикнул тащивший меня альфа вперед, и там ответили гулким хохотом.