Данэя (СИ)

– Тогда давай: не откладывай!

И Рита сразу взялась за радиобраслет. Вызывала одного за другим, в нескольких словах объясняла свое предложение и назначала им встречу. И почти никто не отказывался. К удивлению Поля и Лейли, в числе тех, кто почти сразу давал согласие, были и их собственные аспиранты.

Помощь Риты оказалась неоценимой, и из-за этого даже не могло возникнуть мысли, в насколько сложном положении она оказалась.

Казалось, за время их отсутствия на студии она избавилась, как от наваждения, от действия их слов. Воспоминание об увиденном заглушалось наслаждением от встреч с Миланом, вновь ставшими очень частыми. Он опять стал казаться ей ближе их. И тут она сделала то, что можно было счесть нанесением тайком удара по ним.

Как аспирантка, она должна была производить тщательный разбор каждой сыгранной роли и пьесы, в которой участвовала. И занимаясь анализом роли Герд и “Бранда”, стала знакомиться со всем творчеством Ибсена.

Идея “Дикой утки” поразила её. То, к чему призывал Бранд – к мужественному открытому знанию правды – в среде обычных людей несло лишь вред и разрушение. Правда была им не под силу: герой пьесы, Грегерс Верле, который проповедовал её необходимость, казался одновременно и нелепым, и бесчеловечным. “Бранд” и “Антибранд” – неужели и то и другое написано одним человеком? А что подумали бы люди, потрясенные “Брандом”, увидев эту пьесу – того же Ибсена?

И она не удержалась от соблазна: поделилась своими мыслями с Миланом.

– Это уже интересно! Вот было бы смятение умов: для тех, кто смотрел “Бранда” – как ушат холодной воды. А? Интересно попробовать! Слушай, а нет ли у него ещё чего-нибудь – этакого же?

– Не знаю.

– Ты почему-то иногда не хочешь делать то, о чем я прошу.

– Напрасно думаешь. Я же только начала им заниматься – ты ведь знаешь, Ибсена почти не ставят.

И она уже сама не могла дальше удержаться. Наткнулась на ещё одно интересное произведение Ибсена: “Кесарь и Галилеянин”.

В нем действовало реальное историческое лицо – римский император Юлиан, пытавшийся возродить языческую религию, уступившую место христианству. Язычество кажется ему прекрасней – но время его прошло: возрождаемые им обряды лишь внешне похожи на прежние – за ними уже не стоит вера. Юлиан нелеп в своих потугах вернуть безвозвратно ушедшее. Он обречен: “Ты победил, Галилеянин!”

– Браво, браво! Ибсен будет теперь проповедовать совсем не то, что желают живая тень Лала с маэстро Полем. Представляешь, какие будут у них лица?

На мгновение её будто кольнуло. И тут же исчезло. Казалось, она сейчас была готова сделать для него что угодно. Ещё не прошла истома от предыдущего обладания друг другом, а новая волна желания поднималась в обоих; его рука крепко сжимала её грудь. И никого не было его ближе на всем свете.

... Известие о принятии к постановке “Дикой утки” породило нетерпеливое желание узнать – кто кого?

– Ибсен сокрушит их самих. Поднявший меч от меча и погибнет.

– Так сразу и погибнет?

– Если бы: ты права. Лучше бы Лейли сыграла ещё сотню Агнес, а не собиралась рожать. Но ничего: тоже что-нибудь придумаем. – Глаза его зловеще загорелись.

И она испугалась: нет, только не это! Она не позволит, не даст! Нельзя! Почему? Она не знала. Просто почувствовала это, как в вечер после премьеры “Бранда”, когда услышала о беременности Лейли.

Но пока дело касалось лишь постановок, и она ничего не предпринимала. По-прежнему ждала с затаенным интересом: чья правда перетянет?

Однако встреча с аспирантами, уведшими её в кафе после семинара, снова всё перевернула. Пока она говорила, то новое – люди, их идеи, отношения – опять ярко, отчетливо встало перед глазами. И почему-то неудержимо потянуло к ним. Но – после того, что она сделала, дав Милану оружие против них – не решалась связаться ни с Лейли, ни с Полем.

Милан, терпеливо дожидавшийся тогда её возвращения домой, был почему-то иной, чем всегда. Вместо бурной страсти – ласковая нежность. Он был тих и задумчив.

И она снова поймала себя на мысли, что очень привыкла к нему. Он – и то новое, о чем в ту минуту она ещё продолжала думать, странным образом сплелись между собой. Отношения Дана и Эи, Лейли и Лала Младшего – для нее и Милана. А может быть, ещё и ребенок, чтобы Милан глядел на него, как Дан тогда.

Ну, уж!

... Итак, они ничего не знали о её двойственной роли. Видели в ней одну из самых активных своих помощниц. Обращались к ней, как к единомышленнице.

Началась подготовительная работа – огромная, трудная. То, что рассказал Дан, предстояло показать. Сбор специфического материала, необходимого для создания сценических образов гурий давало их наблюдение на эротических играх: там актеры подмечали множество характерных черт стиля их поведения, лексикона и интонаций.

И в одно из таких посещений Рита увидела Милана, танцевавшего с очень молоденькой, тоненькой гурией. Он говорил с девушкой и не обращал внимания на других. Смотрел на нее, правда, не так, как всегда смотрит на нее, Риту. И всё-таки, было почему-то слишком неприятно. Настроение испортилось, она сразу ушла.

В чем дело: он волен быть близким с кем угодно – так же, как и она. И вдруг с удивлением обнаружила, что сама давно ни с кем не была близка, кроме него. Да – пожалуй, с того времени, как побывала у Дана и Эи.

Значит, она бессознательно подражала им? И потому, несмотря на все колебания во взглядах, которые, казалось, должны были отдалить её от него, он становился ей всё ближе?

Он, только он. У нее: неукротимый темперамент которой раньше сплетал её пальцы со столькими – мгновенно пробуждавшими в ней страсть. Знакомство с астронавтами не прошло даром!

Как же так? Голова пылала. Она вновь представила его, обнимающего гурию, и горькая боль заполнила сердце.

Постановка затягивалась. Несмотря на бешеный темп работы.

А тем временем состоялась премьера “Дикой утки”. Публика была ошарашена.

– Ничего: “Дева рая” будет ответом, – спокойно произнес Поль.

– Пока мы возимся, они успеют поставить и “Кесарь и Галилеянин”. Тоже Ибсена, – неожиданно для себя выпалила Рита. И чтобы вдруг не спросили, откуда ей известна эта пьеса, стала пересказывать её содержание.

– Не дремлет Йорг.

– И кто только указал ему “Утку”: не сам же он стал изучать Ибсена.

– Подсказал кто-то. – Они не обратили внимания, что Рита покраснела.

И Милан вскоре подтвердил, что “Кесарь и Галилеянин” вот-вот будет принят к постановке.

– А ты сомневалась? Знаешь, сколько у нас сторонников, настоящих? Гораздо больше, чем этих – которые слушают Дана с присными. Захотели повернуть историю вспять – пусть пример Юлиана заставит их задуматься: пусть узнают, что было с тем, что не хотел понять, что времена меняются. Жаль только, никто не знает, что это твоя заслуга: и “Утка”, и “Кесарь и Галилеянин”.

Она молча слушала, положив голову ему на грудь. Его похвала вызвала лишь горечь.

– Что с тобой, девочка? Ты в последнее время снова стала какой-то странной.

– Я не знаю. – Ей не хотелось отвечать. Главное, что он был тут, рядом с ней. О том, как видела его кружащимся в объятиях гурии, она старалась не вспоминать. Стояла ночь: как всегда, он явился к ней поздно. Из какого-то клуба или кафе, где встретился с единомышленниками или вел контрпропаганду.

– Ты устала: слишком много работаешь. Они, наверно, думают: стараешься из-за того же, что и они. По-моему, тебе доверяют больше, чем раньше. Но ты сообщаешь мало интересного. Сегодня – тоже.

– Неужели ты встречаешься со мной только из-за этого?

– Ты же знаешь, что нет.

– Сегодня всё было, как вчера, позавчера. Репетируем. Хочешь, я лучше расскажу тебе кое-что снова?

– Зачем?

– Я говорила тебе не всё – лишь то, что считала интересным для Йорга.

– Новые подробности? Что ж, давай!

Она стала говорить о первой встрече с Даном и Эей. О вечере в кафе “Аквариум”. Об их доме. О спящей девочке и Дане возле нее.