Братья по оружию

ам выглядел бледным и больным, его все еще трясло после парализатора. – Что это было?

– Пьеса или препарат?

– Пьесу я узнал, спасибо. Препарат.

– Фаст-пента.

– Шутите!

– Не шучу. У меня странные реакции на некоторые лекарства. Есть целый химический класс снотворных, которых мне и касаться не стоит. Этот препарат явно из того же ряда.

– Вот так везение!

«Я всерьез засомневался, стоит ли сохранять ему жизнь…». – Не думаю, – сухо отозвался Майлз. Шатясь, он поднялся на ноги и ввалился в ванную, держась за стены; там его вывернуло, и он потерял сознание.

***

Майлз проснулся от того, что глаза ему колол немигающий свет лампы над головой, и судорожно загородился рукой. Кто-то – Галени? – положил его на скамью. Сам Галени спал сейчас напротив, тяжело дыша. Тарелка с едой, холодной и застывшей, стояла на дальнем конце майлзовой скамьи. Должно быть, сейчас глубокая ночь. Майлз ощутил тошноту при одном взгляде на тарелку и убрал ее под скамью – с глаз долой. Время тянулось неумолимо; Майлз метался, переворачивался, садился, ложился вновь, все у него болело, его мутило, и даже роскошь сбежать в сон была недоступна.

На следующее утро после завтрака пришли охранники, но забрали на сей раз не Майлза, а Галени. В глазах уходящего капитана читалось мрачное отвращение. Из коридора донеслись звуки яростной перебранки: Галени попытался заставить охранников парализовать его – драконовски жестокий, но весьма эффективный способ избежать допроса. Но ему это не удалось. Тюремщики вернули его, бессмысленно хихикающего, спустя марафонски долгий срок.

Целый час Галени безвольно провалялся на скамье, то и дело испуская редкий смешок, пока не впал наконец в сонное забытье. Майлз проявил чувство такта и устоял перед соблазном воспользоваться остаточным действием препарата и задать пару собственных вопросов. Увы, жертвы фасты-пентой помнят потом все, что с ними происходило. На сей момент Майлз был почти уверен, что одно из личных кодовых, пусковых слов Галени – «предательство».

Наконец Галени вернулся в слабое, но ясное сознание. Вид у него был совсем больной. Фастпентальное похмелье – весьма неприятный опыт; в этом смысле реакция Майлза на препарат идиосинкразией не была.

Майлз сочувственно поморщился, когда визит в ванную совершил уже Галени.

Вернувшись, капитан грузно опустился на скамью. Взгляд его упал на тарелку с остывшим ужином; он с сомнением потыкал еду пальцем. – Хотите? – спросил он у Майлза.

– Нет, спасибо.

– Гм. – Галени засунул тарелку под скамью, с глаз долой, и, расслабившись, откинулся к стене.

– Что вытягивали из вас, – Майлз мотнул головой в сторону двери, – на этом допросе?

– На сей раз – в основном мое прошлое. – Галени разглядывал собственные носки, заскорузлые от грязи; но Майлз был не уверен, что Галени видит то, на что смотрит. – Похоже, до него странным образом никак не дойдет, что я имею в виду именно то, что говорю. Он заранее полностью убедил себя: стоит ему объявиться, свистнуть, приказать мне