Дорога мертвых (СИ)

- «Это будет стоить тебе, Ругер.» - Человек рассматривает сломанную руку, сняв деревяшку, которая держала ее. - «Сложный перелом. Можно поставить спицу, и есть средства, чтобы ускорить регенерацию. Давай я обезболю, и приступим...»

- «Он не боится боли.» - Ухмыляется старик.

Это правда, боль не пугает. Старик дает ему выпить - горький виски обжигает горло, и становится легче.

- «Режь».

Боль комкает дни, объединяя месяцы вместе.

Железо в кости - стержень, холодный в обычные дни, в дождливые разогревающийся до алого жара. Ничего страшного, иногда мышцы болят сильнее. Проходит полгода, и она становится привычной - эта боль, которую можно слушать перед сном, вместо разговоров.

Теперь над его кроватью - двадцать три зарубки, и его боятся. Старик называет его Арго. Никто не знает, откуда он взял это имя - выдумал сам, или услышал. Ему все равно, он привыкает к его звучанию над загонами, к выкрикам во время боев. Снова приходит время дождей, но на этот раз никто из профессионалов не приходит на фестиваль.

В этот раз светит солнце, словно насмешка. Он только что победил в последнем бою, легко, ведь у него не было достойных противников, и Ругер, похоже, не очень рад его победе. Они опять идут к серебристым фургонам, чтобы врач посмотрел руку, которая болит все сильнее.

- «Он растет.» - Говорит врач. - «А ты чего ждал? Нужно вскрывать, и менять спицу, иначе он не сможет пользоваться рукой.»

- «Ты не предупреждал!» - Взрывается Ругер. - «Где я возьму кредиты на такую операцию!»

- «Разве он недостаточно заработал их тебе?».

Арго не слушает их - он смотрит в узкое окошко фургона, присыпанное пылью с обратной стороны. Оно выходит к загонам, и там, в ближайшей клетке... он прислоняется лбом к теплому пластику, пытаясь рассмотреть: узкие плечи, знакомый наклон головы, спутанные черные волосы. Она поворачивается, и смотрит на него, только секунду, но этого достаточно, чтобы узнать.

Девочка, ставшая девушкой.

- «Эй!» - Произносит он, и Ругер удивленно замолкает. - «Помнишь, что ты мне обещал?»

И Ругер взрывается снова. В общем потоке слов Арго разбирает только что-то о тупом дикаре, неблагодарности, деньгах за новую руку. Затем Ругер бьет его по лицу, но это все равно, что ударить по дереву.

- «Рука важнее!» - Выговаривает наконец старик, задыхаясь от гнева. - «Ближайший год ты будешь работать на врачей! Готовьтесь, доктор, еще пара боев - и сделаем перерыв.»

Арго не отвечает - нет, значит нет.

Ночью он не спит, вспоминая, как расположены заборы между его бараком и загонами, как ходят охранники, и где стоят башни. Он знает, что сильнее любого из них, и также помнит, что против их оружия сила бесполезна.

У него уходит один день на то, чтобы украсть нож и флягу для воды. Он находит слабое место в бетонной стене вокруг лагеря - ржавую решетку водостока, наполовину затянутую дождевой грязью. Чтобы сломать ее, понадобится очень большая сила. Уже под вечер, он притворяется, что ушиб ногу, и прячет в песок под скамьей у тренировочной площадки тяжелый лом, заменяющий ему учебный меч.

Когда он уходит из барака, после полуночи, прямо перед сменой охраны - никто не спит на соседних койках. Он слышит их дыхание.

Они не издают ни звука.

У входа в загоны бодрствует всего один охранник, остальные спят в караулке, у подножия сторожевой башенки. Арго прыгает на него, от самых ворот, и оглушает ударом кулака между глаз. Затем оттаскивает тело в тень, и идет вдоль стены, к дальней клетке. Рабы спят, но он все равно старается не попадаться им на глаза. В безлунной ночи можно различить только едва шевелящиеся груды тел. Обойдя клетки по кругу, он подходит к той, в которой видел девушку - крайнюю клетку, видимую из фургона.

Больше всего он боится, что она не узнает его. Закричит. Он склоняется рядом, прикасаясь к мокрым прутьям. Пахнет человеческим потом и дезинфектантом, душный запах хлора и мокрых досок наполняет ее. Клетку недавно мыли, и он прислушивается к дыханию спящих в ней людей. Восемь женщин, разного возраста. Он обходит клетку, и прикасается к ее ноге, очень осторожно.

Она вздрагивает и просыпается. В темноте этого нельзя увидеть, но он знает, что у нее черные глаза - темнее ее волос, темнее ночи.

Она не кричит.

Он просовывает лом между прутьями, и выворачивает тот, что ближе к ней - резко, стараясь сделать звук как можно короче. Она переползает к отверстию, и он вытаскивает ее за руку, как ребенка.

Она маленькая, и легкая - он вырос, а она осталась почти такой же.

- «Пойдем.» - Говорит он, и она кивает.

Словно во сне, они идут дальше, вокруг клеток - ее рука такая маленькая в его руке. Они спрыгивают в водосток. Грязь и вонь. Толстые прутья решетки скрипя поддаются под его ломом, но он почти не чувствует их сопротивления.

Дальше они бегут.

Впереди нет ничего, кроме песка. Час спустя он видит, как просыпаются огни лагеря далеко позади, шарят прожектора, покрывая серебром вершины холмов.

Но они уже далеко.

Она рассказывает ему о клетках, в которых побывала - ее перепродавали несколько раз, поднимая цену все выше. Он говорит о себе - о боях, тренировках, боли в руке. Его слова сбивчивы, но он счастлив, потому что никогда ни с кем так не говорил.

А потом восходит солнце, прекрасное и беспощадное.

Они идут до полудня, между дюнами, стараясь держаться тени, потом заползают под скалу. Она засыпает у него на руках, и он чувствует, как бьется ее сердце - легко и быстро, как у пойманной птицы. К вечеру у них заканчивается вода, а к их убежищу приближается пара песчаных котов - не нападают, а смотрят, как они уходят. Она говорит, что на севере должен быть хайвей, и они идут дальше, всю ночь, при свете звезд. Утром силы оставляют ее, он сажает ее на спину, и идет дальше, слушая, как она спит. Вся вода, которую им удается найти - это роса, выступающая на камнях. Нет ни птиц, ни даже насекомых, которых можно поймать - Эрг дышит им в лицо с наступлением дня, заставляя искать убежище в камнях. Он проваливается в беспокойный сон, временами выныривая из него. Слушает ее слабый голос, рассказывающий о далеких местах, времени, когда не было войны и пустыни, о бессмертной богине, обитающей во всех живых существах. Она бредит от жары и жажды. Еще одну ночь он несет ее на плечах, все дальше, по одинаковым холмам.

На рассвете она замолкает. Он находит щель под черным, выжженным солнцем уступом, и забирается с ней туда. Снаружи свистит ветер, начинается песчаная буря, заваливая их сверху, забивая пылью темноту в их убежище. Он засыпает, слушая ее дыхание.

И просыпается, когда оно останавливается.

Ее сердце больше не бьется. Дышать почти нечем. Он сжимает ее руку, такую маленькую, по сравнению с его собственной, пытаясь отдать ей собственное дыхание, сказать то, для чего у него нет слов. Песок сыпется на его лицо, и тогда он начинает рыть, наверх, пробиваясь сквозь толщу, наметенную бурей. Рыть, пока беспокойное прикосновение ветра не заставляет его задохнуться.

Ее могила возвышается позади - черная скала, темнее ночи, темнее ее глаз.

Он не знает, куда идти дальше. И просто идет вперед.

II.

- И ты оставил ее? - Прошептала Мириам. Цирковой лагерь снова возник вокруг нее, внезапно, продолжая прерванные движение и суету. Один борец упал на другого, две цепочки в руках высокого жонглера со свистом рассекли воздух, а Мари, склонившись к лежащей у костра Моне, буквально захлебнулась слезами, с виду, вполне настоящими.

- Да. - Краешек рта Арго, под металлической заплатой на скуле, дернулся. - Там, под камнем. Не откопает ни один зверь. А я найду, если захочу прийти к ней.

- Вы так легко убежали?

- Кому мы были нужны? - Огромные кулаки сжались, хрустнули костяшки. - Оттуда некуда было бежать. Вокруг пустыня, и рядом Фаэтон, с неприступной стеной и пушками на башнях. Я был последним кретином. А она поверила мне, и пошла за мной. Понимаешь? Это я убил ее, я, а сам остался жив.