Сельва не любит чужих

– Слава героям! – вскинулся хлопец.

– Слава роду Збырей! – повысил голос наказной.

– Слава унсам! – вскинул к небу сжатый кулак Паха.

В стороне, отвернув к полю худое веснушчатое лицо с никак не растущей бородой, кисло ухмылялся осавул Ищенко. Совсем еще парубок, он недавно стал вуйком и никак не мог привыкнуть к ставшему непременным сидению с сивыми пердунами. Ему б хотелось гулять с дивчинами и стукаться со сверстниками. Были б живы старшие в роду, так оно и было бы. Но синяя чума не щадит никого, даже унсов…

Сейчас он, наказной осавул и вуйк рода, до рези в покрасневших очах завидовал безвестному Пахе!

Да разве ж он, Андрий Ищенко, лыком шит?

Разве разумом не богат?

– Пане отаман! – он порывисто повернулся к сивому Мамалыге, коего, при всей своей ершистости, крепко уважал и даже втайне благоговел. – А ежели, как вы только что, с «брайдера», да по воротам пальнуть? Гляньте-ка, что с башенкой стало!!

Наказной медленно отвел со спины правую руку, заложил ее за борт сюртука.

– Стра-а-атиг… – сказал он хмуро, глядя на остатки надворотной башенки. – Не стану я, Андрийко, на всякое багно порох тратить. Не откроют добром, в сабли возьмем!

Уши осавула оттопырились сверх обычного и зачервонели.

Хорошо еще, что ничего больше сказано не было.

Иное отвлекло отамана.

Из чуть приоткрывшихся ворот вышли и побрели напрямик к взгорку двое, волоча на веревке упирающегося третьего.

Тот падал в глину, цеплялся, упирался.

Его поднимали, нещадно пиная.

– Не палить, – молвил наказной.

– Не палить! – крикнул осавул.

– Не палить! Не палить! – пронеслось меж бугорками.

Здоровкаться с ворогами Тарас и не думал. Много чести было б им, да и к чему с сего дня шанхайцам здоровье?

Только и буркнул:

– Ну?

– Слышь, начальник, – решив, что говорить дозволено, зачастил один из державших веревку, обшарпанный донельзя мозгляк с пятнистым лицом, – ну че мы, сделали тебе че? Ну будь человеком, начальник, – он рухнул на колени, выпустив конец веревки. – Вот он, за кем ты пришел, в наилучшем виде. Бери, а? А то ведь у нас и бабы есть! – великолепная идея, похоже, ошеломила его самого. – Так если надо, и баб тоже бери!

Наказной молчал.

Они что, не понимают? Теперь уж не этот бедный хлопчик надобен унсам, а все они. Потому как всякий, кто мог узнать то, что знает вот этот хлопец, должен замолчать навеки.

Против обычая унсов убивать, не объяснив причин убоя.

– Ты им поведал? – в упор спросил отаман связанного.

– Ага, – не стал юлить тот; он сейчас боялся унса намного меньше, чем обшарпанного слободского.

– Все поведал?

– Ага.

– Всем?

– Не-е, – размазывая слюни и сопли, хлопец дернул головой и указал на обшарпанного. – Вот ему рассказал! – выкрикнул он злорадно. – И мужикам тоже!

Слободской взвизгнул.

Но грозный вуйк глядел уж не на него.

Второй пришедший выглядел подостойней первого; одежка на нем была неплоха, а сапоги и вообще совсем новые.

– Есть о чем говорить?

– Есть, – этот старался не трястись. – Я – референт господина директора департамента здравоохранения и трудовых ресурсов Компании Искандера Баркашбейли. Он предлагает…

Хорошо обутый говорил толково. Он сулил выкуп, упоминал о кредах, о какой-то амнистии, но наказного заинтересовало совсем иное.

– Ты из хозяев Железного Буйвола? – прервал отаман поток, льющийся из болботуна.

Тот поперхнулся. Посоображал. Кивнул.

– Именно так, господин колонист. Ваш конфликт с поселенцами, разумеется, ваше внутреннее дело. Но Искандер-ага…

Ни к чему было слушать дальше.

– «Брайдер!» – властно сказал Тарас, не поворачиваясь.

И на сей раз не попросил ни о чем. Соромно просить было с двух шагов. Рушница могла обидеться.

Ббб-бу-мм! – ухнул «брайдер», и нечто, хранящее пока еще намек на человеческое тело, улетело далеко в поле, постепенно развеиваясь и теряя всякую форму.

– Дякую, брате! – от всей души поблагодарил железного унса седой унс в черном сюртуке.

И хрипло рыкнул на двоих, лежащих у ног:

– Геть!

А потом перевел с человеческого:

– Вон!

Осавул же глядел на дымящееся дуло рушницы и осуждающе покачивал головою. И неведомо было малому, что старый Тарас совсем не корит себя. Зрозумило, истратить целый заряд ради собственного удовольствия – расточительство безумное, любой унс подтвердит это. Потому что никто, кроме наказного отамана, не слышал – а жаль! – как гудел и ныл, просясь в руки, и как потом, сделав уже, дрожал от восторга теплый, пахнущий пороховой гарью железный побратим, и сколько истинной страсти прозвучало в его радостном «Буммм!»…

Разве не можно хоть раз в жизни побаловать друга?..

Вслед отпущенным пожить еще немного наказной и не посмотрел. А зря! Было чем любоваться…

Крепко, видать, жалел себя обшарпанный, ежели решился он не понять волю наказного. Полпути не пройдя до ворот, он вдруг подпрыгнул, развернулся и резво помчался во чисто поле, вопя и взывая так, что аж до взгорка долетало.

– Тю, позорище! – сплюнул осавул.

И вуйк Тарас, не споря, кивнул:

– З глузду з'ихав хлопец…

Да и махнул рукой.

Тотчас же рванулся вслед бегущему, пятками горяча оолика, верховой комбатант.

Гой-да! Гой-да!

Уйти ли по ровному месту пешему от всадника?

Куда там…

И не стало обшарпанного.

Всего только на миг поравнялся с ним лихой оольник, вовсе нестрашно мелькнула карабелька, издали похожая на прутик, темная чурочка рухнула и слилась с глиной, а другая чурочка, побольше, пошла вкось, отрезая путь второму пешему…

И Егорушка, визжа, помчался к палисаду так швыдко, что успел-таки туда раньше веселого парубка на быстроногом ооле. Никто, само собой, не позаботился приоткрыть ему ворота, но он о них и не вспомнил даже, а просто кошкою взлетел вверх по гладкой стеночке.

Чиркнуло лезвие по глине, едва не снеся ступню, да все ж таки не достало…

Ох и забавно же было глядеть на такое.

Держась за животы, катались за бугорками парубки; прыскали в розовые полудетские ладони юные джурки; сложившись пополам, хлопал себя по коленкам и захлебывался осавул Ищенко, вмиг позабывший от вида такой смехоты и гонор свой, и вечную надутость… И лишь наказной отаман, чей долг видеть все и ничего не упускать, ибо он в ответе за все войско, напряженно, без улыбки вглядывался в окоем.

Какой уж тут смех!

Вновь встал в той стороне, где Сахалинчик, сигнальный дым, но был он небывало густ и не черен, а красен, как мак.

И порадовался старый Тарас, что провидел такое, и подкупил заранее, не пожалев полкабанчика, некоего безымянного слобожанина-сахалинца из тех проныр, кто и мать родную за кус сала продаст. Теперь, выполняя обещанное, сумел улучить момент засланный казачок и ухитрился незаметно для своих закинуть в очаг пук афанас-травы…

Многим виден красный дым, но одному только пану отаману известно, что означает он.

Говорил же условный знак о том, что не два, не три, не пять даже десятков охочих до драки буянов вышли на подмогу Новому Шанхаю, а много более, быть может и полная сотня!

Худая весть. Да как бы ни худа была, а и то ладно, что пришла в самое время. Есть еще час подкрепить засаду, поджидающую ворога на пути.

– Пане осавул!

Встав лицом к лицу с подручником своим, кратко и ясно объяснял наказной, как и что. И с каждым словом все более и более понимая, строжал лицом осавул, на глазах становясь из смешного и обидчивого Андрийки твердоскулым вуйком Андрием, сыном вуйка Анатолия из хороброго рода Ищенок. Да и не могло быть по-иному, ибо многое, очень многое взваливал на плечи ему и оставлял на волю его отаман.

– Слухай, сыне, и разумей, – торопливо, боясь хоть что-то из важного упустить, наказывал Тарас. – Наше дело было тихо сидеть, пока подмогу хлопцы там, в яру, не побьют…

С каждым услышанным словом взрослеющий на год, осавул кивал, глядя исподлобья. Лишь теперь раскрывал ему свой замысел старый Тарас, и обидно было это пану Андрию. Небось вуйку Чумаков сразу б рассказал наказной, а то б и посоветовался…