Сельва не любит чужих

Он хорошо бился, этот чернявый. Но и побежденный, он вел себя достойно, и это давало ему право на почетную смерть.

Осавул не притронулся к пленнику. Он подождал, пока тот дойдет до невысокого кривого деревца и встанет там поудобнее, затем приблизился, примерился и молниеносным выпадом палаша пригвоздил чернявого к стволу.

– Ку де ль'шаритэ!

Боли не было. Просто ударила в сердце молния. Райские врата, скрипя, растворились перед Искандером-агой, и последним видением бренного мира стал для Баркаша почему-то Проф, напутствующий его бессмысленной, всплывшей ни с того ни с сего из глубин памяти присказкой: «Caesarem decet stan tem mori», [8] а потом последняя искра жизни вылетела из тела и угасла вместе с исступленным выкриком:

– Алла-а-ах-акбар!!!

А осавул Ищенко уже впал в беспамятство, и было ему хорошо в блаженном небытии. Лишь единожды прорвалось сквозь уютную одурь, на недолгий час омрачив покой, рокочуще:

– Когда очухается, всыпать дурню три десятка горячих! По пять за каждого хлопца, им загубленного. Стр-ратиг…

«А вот шиш вам в пельку, дядько Тарас, – бормотнул в ответ рокоту помутневший рассудок. – Не будет по-вашему! Я ж таки родовой вуйк, не хуже вас. Не Паха какой-нибудь…»

Порадовался он той мысли, да с нею и змолснил.

Не зная пока, что три дня спустя съедется спешный вуйковский сбор и не только утвердит одностайно приговор наказного, а и добавит еще двадцать канчукив от себя, за ослушание отаманской воли. И вдобавок, вразумления ради, сведут старики вуйка Андрия в рядовые комбатанты, определив корзинным джуркой к новому осавулу. К Пахе из рода Збырей…

К ранней зорьке все было завершено.

Полазив по закоулкам, добили унсы раненых, поездив по полю, посекли прятавшихся. И ушли, брезгуя ночевать на побоище.

Когда же стих вдали оолий топот, над краем выгребной ямы осторожно возникло нечто. Пофыркало, поплевало. Огляделось по сторонам. Выползло на берег. И недоверчиво спросило само у себя:

– Cogito, ergo sum? [9]

А затем, пошмыгав носом, само себе и ответило:

– Dum spiro, spero… [10]

4

ВАЛЬКИРИЯ. Межземье. Дни запутанных троп

– … в строй! Ты! Два шага вперед! Кто ты есть?

– М'улеле оБуту по прозв…

– Отставить! Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь! Встать! Лечь! Встать! Отставить… Кто ты есть?

– М'уле… Ох! Я есть урюк засраный!

– Не понял. Повторить!

– Я есть урюк засраный, сэр!

– Не понял. Повторить!

– Так точно, сэр. Я есть урюк засраный, сэр.

– Ладно. Встать в строй! Ты! Два шага вперед! Кто ты есть?

– Я есть урюк засраный, сэр!

– Молодец. Встать в строй. Ты! Два шага вперед…

…Это было невыносимо.

Застонав, Дмитрий засунул голову под перьевую подушку и попытался считать баранов. Ничего не вышло. Н'харо всерьез вошел во вкус и нынче взялся за парней еще до рассвета, благо свободное время наконец появилось.

В общем-то правильно, но как, скажите на милость, можно отдохнуть в такой обстановке? А выспаться просто необходимо, он все-таки не коренной дгаа, умеющий насыпаться впрок на неделю…

Спать хотелось невыносимо, до тошноты. Он ведь, в сущности, и не смыкал глаз с того утра, когда отряд вышел из Дгахойемаро. Шутка ли, четверо суток без серьезного привала, да еще в сельве? А теперь, когда здесь, в гостеприимном Двингагги, есть и время, и место, поспать все равно не дают…

О, похоже, унялся. Ну, спать, спать, спа-а-а…

– …шага вперед! – бухнул, пробив подушку, нисколько не приглушенный ею бас. – Кто ты есть?

– Се с'Секу Ндонг из селе…

– Отставить! Лечь. Встать. Лечь… Кто ты есть?

– Се с'Секу Ндонг из…

– Отставить, урюк засраный! Лечь… Встать…

Еще неделю назад, в родном Дгахойемаро, Убийца Леопардов произносил волшебные слова азартно, с придыханием, вкладывая в них всю душу. Тхаонги велел сделать из вчерашних мальчишек бойцов, не уступающих Небесным-Воинам-Его-Края; он все объяснил и показал, и Н'харо выкладывается, как может, оправдывая высокое доверие. Но даже сам Тха-Онгуа бессилен, если двали туп и никак не желает становиться истинным урюком…

Вот почему в командах, хоть и подаваемых, как положено, голосом резким и отрывистым, сквозило очевидное разочарование во всем: в молодежи народа дгаа, в собственных силах, а в первую очередь – в смысле дальнейшего существования его, Н'харо ммДланга Мвинья, неспособного, как выяснилось, исполнить в точности даже такой пустячный приказ предводителя…

Но он старался, Ваанг-Н'гур свидетель, и каждое слово его играючи проникало сквозь хиленькую, из прутьев плетенную стеночку почетной хижины, предоставленной старейшинами Двингагги для ночлега пришедшего с белой звездой.

– Взво-о-од, вольно!

Многогрудый вздох облегчения за стенкой.

– Отставить! Вы думаете, урюки засраные, что здесь вам охота на леопарда? Вы ошибаетесь! Здесь царство Ваарг-Таанги, и я, – голос Н'харо сделался страшен, – я для вас Ваарг-Таанга, и Тха-Онгуа, и Предок-Ветер тоже, и я сделаю из вас крутых черпаков, даже если мне придется половине из вас, урюки засраные, открутить иолды и засунуть их в дкеле!

За стеночкой хлюпнуло, и кто-то мягко обрушился на мокрую от росы траву.

Это было уже слишком даже для того, кто курс за курсом преодолел все прелести Академии Космодесанта.

– Сержант!!! – возопил Дмитрий, приподнимаясь с подстилки, и девушка-подросток, предоставленная, согласно учтивому обычаю, советом старейшин, но так и не использованная, смущенно отодвинулась вбок, прикрывая грудь покрывалом и уводя глаза от жадного взора возникшего из-за полога свиреполицего гиганта.

– Сержант Н'харо, крутой черпак, по вашему приказанию явился, сэр!

– Отставить строевые упражнения. Всем отдыхать до исхода первой росы. Вопросы есть?

– Никак нет, сэр! – Убийца Леопардов, хоть и стоящий перед низеньким входом на четвереньках, ухитрился отдать честь. – Есть отставить строевые упражнения, сэр!

– Вольно, сержант! Кроме того, приказываю не называть воинов урюками. Вопросы есть?

Вопросы были. Запинаясь и путаясь, Н'харо принялся молить тхаонги не лишать двали, хоть и ленивых, надежды на великую честь когда-нибудь стать настоящими, незасраными урюками…

Честное, открытое лицо сержанта ясно говорило о том, что объяснения бесполезны.

– Свободны, сержант Н'харо!

Дмитрий откинул гудящую голову на подушку, и не успел еще пристроиться поудобнее, как бас за плетеной стенкой велел урюкам засраным отдыхать до исхода первой росы.

Все стихло, лишь где-то высоко-высоко, отчетливо слышные, перекликивались первые утренние птицы, и жизнь понемножку делалась похожей на рай.

– А ты иди, котенок, – пробормотал Дмитрий девчонке, тщетно пронадеявшейся всю ночь на нечто исключительное…

– Я Мйини, – прошептала она, не спеша исполнить повеление великого предводителя, пришедшего в крохотный Двингагги с могучей армией в три десятка грозных воинов. – Почему дгаангуаби хочет прогнать Мйини? Старейшины говорят, что у Мйини самая нежная дкеле в поселке…

От избытка почтения к синеглазому диву она именовала Дмитрия непринадлежащим ему титулом. Он пока еще не был настоящим дгаангуаби, и никому не известно, станет ли; старики в Дгахойемаро нарекли его нгуаб'дгге, половинным предводителем, но Дмитрий не стал объяснять нюансы маленькой бестолковой девчушке. Пусть называет, как хочет, если ей так приятнее.

– Дгаангуаби хочет посмотреть, какая дкеле у Мйини? – девчушка, выскользнув из-под покрывала, грациозно изогнулась, окутавшись необычной для женщин дгаа рыжеватой гривой. – Я вижу, вижу, – немного раскосые глаза ее завороженно уставились на живот лежащего рядом, скользнули ниже, потом еще ниже. – Дгаангуаби хочет!