Фабий Байл. Прародитель

— Раздор в рядах, — заметил Блистательный.

— Всего лишь разница мнений, милорд, — ответил Олеандр.

— А, помню такое. Но спорить из-за разниц во мнениях — пустая трата времени, — рассмеялся Блистательный, — Именно поэтому я стольких лейтенантов отправил в отставку после битвы при Граде Песнопений.

— Смелое решение, милорд.

Блистательный кивнул:

— Именно так. Знаешь, как называется этот меч, Олеандр? — спросил он, поднимая силовой меч в ножнах. — Кобелески. Он назван в честь своего первого владельца, тирана времен Древней Ночи. Сам Фулгрим подарил его мне после приведения к Согласию Пятьдесят семь Пятнадцать. Ты был там?

— Нет, милорд. Это было почти ровно за век до меня.

— Тебе бы понравилось. Кровавая была кампания. Кобелески — хороший меч. Он помог мне пройти бессчетное количество войн. Полезный инструмент. Как и ты. И несмотря на всю мою привязанность к нему, я легко пожертвую им, если это будет необходимо. Как и тобой.

— Понимаю, — ответил Олеандр.

— Понимаешь ли? Ничто не происходит без моего ведома, Олеандр, — сказал Блистательный. — Я все вижу и все слышу. В конце концов, король должен знать, какие козни строит его двор. — Он улыбнулся, и на мгновение показалось, что из-под его прекрасной оболочки выглядывает что-то жуткое. — Бедный Мерикс! Он так искренне верит, что ты ему друг. Глупец. А Гулос думает, что ты так же слаб, как Мерикс. Впрочем, он-то никогда умом не отличался. Видимо, слишком часто получал по голове. Это ведь может сказаться на уме, а, апотекарий?

— Может, милорд.

— Для своего поколения ты умен, Олеандр. Куда умнее других. Ты достаточно умен, чтобы понимать, когда проиграл. И все же ты продолжаешь игру. Почему?

Олеандр упорно смотрел в сторону.

— Потому что это доставляет вам радость, о Блистательнейший из королей.

Блистательный схватил его за затылок, но несильно.

— Вот поэтому я люблю тебя больше всех, Олеандр. Очень надеюсь, что ты выживешь в грядущей войне. Даже когда я освобожусь от оков плоти, кузнец плоти мне все равно будет нужен.

— Счастлив слышать это, милорд.

— Я знал, что ты обрадуешься. Правда, я предпочел бы двоих. Какая была бы победа — раз и навсегда подчинить себе главного апотекария Фабия! Эйдолон удавится от зависти, — Блистательный вдруг нахмурился: — Ваш ручной Несущий Слово — не единственный, с кем разговаривают нерожденные. Фрейлины Слаанеш многое мне нашептывают, Олеандр. Они говорят, что это судьба, а не совпадение. Порой я вижу в их танцах обрывки воспоминаний о том, что еще не случилось. Я вижу путь, которым идет твой бывший и будущий хозяин, и Повелителю мрачных наслаждений он не нравится.

— Главный апотекарий Фабий никогда не стремился угождать, — ответил Олеандр и вдруг невольно вспомнил встречу с демоном Канатарой. А что, если предупреждение Фулгрима не было ложью? Не это ли имел в виду Саккара, когда говорил о ножах и алтарях?

— О, я это прекрасно знаю. Но ему следует объяснить, как важно умение опускать голову и преклонять колено. Наши с ним судьбы должны быть связаны, иначе все… Туманно. Неопределенно.

— В неопределенности есть своя прелесть, — сказал Олеандр.

— В определенности ее больше, Олеандр.

— Поэтому вы отправили с ним Савону? — спросил он, — Для большей определенности?

— Разумеется. Она проследит за тем, чтобы он смог вернуться ко мне в целости — более или менее.

— А если он не захочет?

— Мы должны показать ему, что братство — это его путь вперед. Или заставить это увидеть. Метод мне не важен. Я получу свою армию монстров, Олеандр. Я получу свой рукотворный мир и свой апофеоз, как обещал Слаанеш. А Фабий Байл поймет, где его место. Иначе я проломлю ему череп и заставлю тебя съесть его мозг. Его гениальный ум будет служить Третьему — так или иначе, — Его рука больно сжалась на голове Олеандра. — Понятно тебе?

— Я… Да, милорд, — ответил Олеандр, морщась от боли. Арлекины, Фулгрим, Слаанеш — все они хотели подчинить Байла. Приковать его к былому легиону, опутать цепями долга. Но зачем? Он не стал гадать. Это не имело значения. Он выбрал свой путь. Может, если Байл возглавит Двенадцатую роту, ответы сами найдутся.

Блистательный отпустил его.

— Прекрасно. А теперь отправляйся к своему второму повелителю и скажи ему, чтобы он явился ко мне. Я хочу еще раз поговорить с ним перед тем, как мы бросимся в пучину сладостной войны.

— Что не живет, по-настоящему умереть не может, — произнес Байл, — Так говорил какой-то древний бумагомаратель. Простые слова, но верные. Меня нельзя назвать живым, какое определение ни используй, а потому я не могу умереть. Я есть, я держусь, я существую… Но живу ли? Нет. Не больше, чем ты, мой бездумный друг.

Сервитор не ответил. Он занимался своими делами, двигаясь медленно, хотя и эффективно, и только поршни его шипели и щелкали. Немногочисленные участки плоти были изрезаны вульгарными надписями, а металлические конечности были окрашены в кричаще-яркие цвета, но его не беспокоили ни эти косметические изменения, ни отсутствие механодендритов. Байл смотрел, как дергаются на его боках ржавые обрубки, тщетно пытаясь исполнять свои функции, и, несмотря на все повреждения сервитора, ясно видел, с каким мастерством он когда-то был изготовлен.

Внутри бурлила боль. Одна из лап хирургеона вылетела вперед и вонзила ему в шею шприц. Байл с шумом выдохнул — но скорее из-за холодной иглы, а не от боли. Он даже не заметил, когда его начало лихорадить. Должно быть, остаточная инфекция от раны в боку. Сама рана наконец-то затянулась.

Байл мысленно упрекнул себя за посторонние мысли. Режим был фундаментом дисциплины, а дисциплина представляла собой стену, отделяющую живых от мертвых.

Он рассмеялся:

— Ты уж извини, что отвлекаюсь. Я колю себе множество препаратов, чтобы моя туша ковыляла как можно быстрее, — сказал Байл, когда поршень шприца с шипением опустился, — В основном стимуляторы. Остальное — это очистители, разжижители, загустители, различные реагенты.

Он поднял руку. Пальцы едва заметно дрожали, но под его взглядом дрожь унялась. Сжав кулак, он удовлетворенно кивнул.

— Я живу на последнем издыхании. Мои тела поражены скверной. Они гниют, и все, что я из них выращиваю, тоже гниет. Продолжительность их работы сокращается, органы умирают, что было цельным — рушится на части. — Он встал и подошел к краю платформы, — Я воплощаю саму сущность Хаоса, я — воплощенная энтропия. Твоим хозяевам никогда этого не понять.

Сложив руки за спиной, Байл стал наблюдать за рабами, которые далеко внизу готовили «Сорокопута» к полету. Десантно-штурмовой корабль был стар — как и сам Байл, он был ветераном более славной эпохи. И ему, как самому Байлу, еще многое предстояло сделать, прежде чем придет время уходить на покой.

Сервитор за спиной продолжал работать, жужжа бесполезными механодендритами.

— Мы с тобой так похожи… Оба созданы для определенной задачи и оба не можем остановиться, пока эта задача не будет исполнена, — сказал Байл сервитору, когда тот протопал мимо, — как бы мы ни хотели это изменить.

Он замотал головой, злясь на себя.

— Меланхолия — первый признак умственной дегенерации, — заявил он вслух.

— А привычка говорить с собой — второй?

Байл обернулся. Рядом стоял Олеандр. Одну руку он держал на мече, а выражение лица было напряженным.

— Что тебе, Олеандр?

— Лугганат в пределах видимости. Блистательный хочет поговорить с вами на мостике прежде, чем мы начнем атаку. Я могу проследить за работой тут, если хотите.

— Игори и ее товарищи справятся, — ответил Байл и собирался пройти мимо, когда Олеандр остановил его. Он тут же отдернул руку под взглядом Байла.

— В чем дело, Олеандр? Хватит дергаться, говори. У меня уже терпения не хватает на твои ужимки.

— Мне кажется, терпения у вас куда больше, чем вы показываете.

Байл рассмеялся:

— Пожалуй, тебе повезло.

— Только ли в везении дело? Вы ведь решили помочь мне еще до того цирка в аудиториуме на Уруме, так ведь? — сказал Олеандр.