Машина снов (СИ)

Марко высмотрел в чаще белеющий известняковый столб, напоминающий огромный гриб, накренившийся над сплошным ковром папоротника, и, покрепче перехватив под уздцы коня, повёл его в лес, с тревогой вслушиваясь в дальние раскаты грома, подбирающегося всё ближе и ближе с каждым дуновением ледяного режущего ветра.

Как он и предполагал, у основания известнякового столба, изъеденного мелкими кавернами, без труда отыскалась небольшая сухая пещерка, достаточная, чтобы переждать грозу. Марко положил монетку в небольшую каменную пагодку, установленную у входа невидимым лесным отшельником, зачерпнул пахучей лесной водицы из обложенной плитняком запрудки бамбуковым ковшиком, прислонённым тут же. С удовольствием влил в горло обжигающий холодком глоток, чувствуя, как он медленно стекает по горящему от голода пищеводу, снял с коня поклажу и седло, укрыл его, нервно перебирающего ногами в предчувствии дождя, тёплой армейской попоной.

Тише‑тише, мой родной, прошептал Марко, поглаживая умную лошадиную морду по замшевому носу. Конь доверчиво положил голову ему на плечо, шелестя и причмокивая губами, словно прижимая Марка к себе. Где ‑то бродил хищник. Или чужак. Что зачастую одно и то же.

Марко выудил из поклажи сумку с овсом и, распутав постромки, надел её коню на морду. Тот сразу перестал переминаться, благодарно всхрапнул и забавно зачавкал. Марко вздохнул и начал устраиваться: расстелил покрывало, достал палочки, несколько рисовых шариков, вяленое мясо, небольшой мех с вином, тонкую уйгурскую лепёшку. Первая капля тяжело упала с небес, камнем пробив негустое облако листвы. Марко пожалел, что не запалил костерка, взял палочками длинный кусок мяса и начал медленно перемалывать зубами плохо поддающиеся волокна. В этот момент поток воды рухнул с неба подобно стеклянной стене, поглотив все цвета и звуки. Конь фыркнул, прислонился боком к нагревшемуся за день известняку, но не перестал чавкать, даже когда молния разорвала небо в просвете между вершинами деревьев и гром каменным посохом ударил в палую листву.

Нам остался день пути, сказал Марко коню. Тот покосился на хозяина и снова уткнулся в сумку. Даже меньше, продолжил Марко. Мы ведь доедем, правда? Конь искал губами остатки овса, пытаясь вывернуть языком неподдающиеся швы, таящие последние, самые сладкие зёрнышки. Доедем, скорее убеждая себя, чем кого‑либо, кивнул Марко.

Рядом раздался неприятный насекомый шорох: крупный скорпион выполз невесть откуда, видимо, тоже скрываясь от дождя. Марко медленно достал из рукава стилет. Скорпион поднял жало и слегка свил‑развил суставчатый хвост, напоминающий мохнатый побег папоротника. Не трогай меня, и я тебя не трону, сказал Марко. Скорпион сомкнул‑разомкнул клешни и замер. Конь снаружи неуютно засопел, завозился, зауфал, кряхтя, как старик, поворотился другим, уже сильно промокшим боком к известняку и навалился на него, ища тепла.

На рассвете Марко вышел на опушку, пересёк большак, петлявший между холмами, спешился и с трудом взобрался на покатый склон, заросший кривыми пиниями, буквально таща упирающегося жеребчика за уздцы. Без коня он бы достиг вершины куда быстрее, но оставлять его внизу не хотелось. Марко отдохнул, достал горлянку с водой, чуть ополоснул рот, с трудом подавляя желание выпить сразу половину запаса большими глотками, рывком.

Внизу сквозь влажные завитки тумана, волной вползавшего в долину словно молочная река, проступали покатые крыши хорошо укреплённой усадьбы, тщательно прячущейся в утёсах, маскирующейся под холмы. За не очень высокой стеной виднелись жилые здания, по‑ военному приподнятые над землёй, как бы не имеющие первого этажа, облицованные полированным плитняком на несколько саженей вверх; выше над плитняком злобным прищуром глазели в лес узкие бойницы, и только под самой крышей виднелись окна с красными резными ставнями. Марко удовлетворённо крякнул, поворотился к коню, порылся в поклаже и выискал крохотную бамбуковую клеточку, обёрнутую сухой тканью. Он снял тряпицу, запустил руку в клеть, и через минуту в его руках уже трепыхалась крохотная рыжая с розовой шейкой голубка. Он набрал в рот немного воды, подождал, пока глоток согреется, и, сложив губы как для поцелуя, поднёс их птице, со слегка безумным видом косящей в его сторону бусинками глаз. Почуяв воду, голубка тут же затихла и стала жадно пить, раздвигая губы Марка горячим роговым клювом и слегка пощипывая за язык, Марко не удержался и расхохотался от щекотки, тут же зажав рот рукой и обернувшись на замершую в долине усадьбу. Оттуда не донеслось ни звука. Голубка перестала истерично биться в его руке, лишь с интересом оглядывала окрестности. Марко с силой выбросил её вверх, шепнув по‑италийски вдогонку: «Скорее, милая, пусть Господь убережет тебя от стрелы охотничьей да от сокола, лети домой».

Проводив рыжую крылатую искру, быстро слившуюся с розовым рассветным облаком, он снял с жеребчика поклажу и седло, протёр натруженную потную спину коня лоскутом, стирая мазки липкой подсыхающей пены, ловко стреножил его и вывел на лужок, идеально круглой проплешиной проступавший на подветренном склоне. Жирные кашки и клевер ащедрыми изумрудными мазками выкладывали узорчатый ковёр, прохладно прогибающийся под ногами. Марко снял чувяки, перебросил их через плечо и с наслаждением пошёл по усыпанному росой лужку, до ломоты подгибая пальцы ног, благодарно впитывающих в себя лиственную свежесть. Задница гудела от многодневного сидения в седле, от которого Марко уже давно успел отвыкнуть. Высоко в небо взметнулся почти невидимый менестрель‑жаворонок, и сердце заволокло каким‑то немыслимым детским счастьем. Марко опрокинулся на спину, раскинув руки в стороны, мягко увалился в сплетение вьюнков и клевера и только успел бросить взгляд на смыкающиеся над ним нежно‑нефритовые стебли травы, как немедленно заснул богатырским сном, без сновидений, сожалений, метаний и движений.

Прошло больше суток оцепенелого, невыносимого ожидания.

Марко сквозь дремоту услышал, как конь закивал, забеспокоился, замотал умной башкой. Он аккуратно распутал коню ноги, лихорадочно шепча ему ласковые слова, обнял его, погладил, стараясь успокоить, и так быстро, как это только было возможно, свёл его со склона, молясь, чтобы жеребчик не угодил копытом в сусличью нору.

Конь рвался с уздечки, хрипя и мотая головой. Марко отпустил его, шлёпнув по крупу, и конь радостно поскакал по большаку на север, всфыркивая и дёргая хвостом.

Через час из‑за поворота донёсся мерный скрип, а за ним появилась глухая неприметная арба, запряжённая крупной вороной кобылой, рядом с которой кузнечиком скакал Марков конь. Восседавший на козлах возница, худющий большеголовый малый с землистой кожей, напоминал мертвеца. Из ввалившихся глазниц, обрамлённых синими, словно подрисованными кругами, тускло светились неприятного цвета глаза с нечеловеческим рубиновым отливом, кособокий безгубый рот под крючковатым носом нервно подёргивался, словно возница хотел сказать себе что‑то не особенно приятное, но не решался. На лысом черепе не было никакого намёка на головной убор, лишь какая‑то чёрная тряпка вороньим гнездом кое‑как прилепилась к макушке, слегка напоминая пародию на сарацинский тюрбан.

Марко вышел на дорогу, встал перед арбой и поздоровался с возницей. Тот криво заулыбался и немотно замыкал, показывая в глубине нерозового рта прижжённый обрубок языка. Марко кивнул, достал из перемётной сумы, что держал на плече, небольшой мешочек вина и бросил вознице. Тот благодарно прижал руку к сердцу, вырвал деревянную пробку и выдавил рубиновую струю себе в глотку.

Остаток он вернул Марку, но тот помотал головой в ответ на дружеский жест, мол, присоединяйся, и сказал так, чтобы возница разобрал по губам: «Сей‑час‑нель‑зя‑по‑ка». Возница понимающе кивнул и уронил подбородок на грудь, напевая, точнее, мыча что‑то неразборчивое. Марко присел на каменный верстовой столбик, подложив свёрнутое покрывало, и тоже слегка задремал. Конь подошёл к нему, жарко пофыркал в ухо, Марко сонно погладил его по носу и погрузился в дремотное ожидание, уткнувшись ему в плечо.