Машина снов (СИ)

– Прекрасного? – растерянно переспросила Сара.

– Да‑да! Он был настолько великолепен, так гармоничен, так ангельски, но вместе с тем мужественно выглядел, что я могла бы влюбиться в него без памяти. Если бы не одно обстоятельство.

– Какое?

– Он испугал меня почти до потери сознания. Несмотря на абсолютную красоту, от него исходила волна чудовищного ужаса. Он двигался в каком‑то мареве, окружённый языками пульсирующего пламени, но это пламя не давало тепла, а наоборот, словно бы сжигало его. В коридоре сразу же стало так холодно, словно бы тут была ледяная плита, как в погребе.

– Но ты ведь не веришь в дьявола? – неуверенно пробормотала

Сара.

– Не знаю… С одной стороны, он выглядел очень необычно, я никогда не видела ничего подобного ни на одной из картин. С другой – он словно бы выпивал всё хорошее, что есть в тебе. И заменял это страхом. Диким, сводящим с ума страхом. Последнее, что я помню, – он увидел меня, повернулся и протянул узкую ладонь, такую же прекрасную, как и его лицо… Словно бы он хотел благословить или успокоить меня. И тут я потеряла сознание.

– Спасительный девичий обморок? – нервно пошутила Сара.

– О да, – истерически хохотнула Эдит. – Надёжное оружие всех приличных дам. Никогда не подводит.

– Мне стало как‑то зябко, – призналась Сара, подходя к окну в надежде немного согреться в потоке июльского воздуха, нежно вплывающего в комнату.

– Я запомнила ещё одну странную вещь, – сказала Эдит, потом понизила голос и уточнила извиняющимся тоном: – Запах.

– Запах?

– Да, от существа исходил запах. Я бы выразилась ещё резче, но приличия не позволяют.

– Я полагаю, в данном случае можно на них наплевать.

– Когда существо приблизилось ко мне настолько, чтобы почти коснуться меня, я различила такую вонь, что у меня свело живот!

– Эдит!

– Я предупреждала.

– Эдит!

– Сара, поверь, запах мертвечины просто аромат духов рядом с этим.

– Теперь я понимаю, почему ты всё‑таки не влюбилась в него, – засмеялась Сара.

– Ах ты, глумливая задира! – засмеялась в ответ Эдит и легонько стукнула сестру по плечу. Потом она крепко обняла её, и некоторое время они стояли, тесно прижавшись друг к другу, чувствуя, как зябкая дрожь, овладевшая обеими, понемногу уходит.

– Я теперь понимаю, почему ты спросила про опиум, – сказала Сара, поворачиваясь к сестре лицом.

– Иной рациональной причины для этих видений я найти не могу.

– А нерациональной?

– А о нерациональных причинах этого ужаса я думать не хочу. Мы с тобой всё‑таки прогрессивные молодые дамы, нам не пристало думать о суевериях.

– Я бы рада о них не думать, но… Курить опиум Сэмюел начал отнюдь не вчера. И никто из гостей ни разу не замечал за собой или за кем‑то из домашних ничего странного.

– Ну вот, ты снова меня напугала! Пойдём‑ка лучше прогуляемся вместе с Хартли. В такой день хочется пойти к морю.

– Согласна, только положу пару сэндвичей в корзину.

– А я захвачу слив.

– Я их уже помыла, они лежат под оранжевой тарелкой на кухонном подоконнике, – с видимым облегчением сказала Сара, мысленно уже погрузившись в домашние хлопоты и с силой отгоняя от себя воспоминания о недавнем видении и сестрин рассказ.

– Бегу! – выпархивая из комнаты, бросила Эдит, и вот уже только бойкий стук её каблуков доносился со скрипучей лестницы.

Сара подхватила Хартли, во время всего разговора полностью поглощённого борьбой с деревянными кубиками, и пошла собирать для него смену белья на прогулку.

*****Двадцать.

Поутру старый сотник Кончак‑мерген медленно обходил Драконьи пруды, поглядывая за патрулём дневной стражи, неспешно позвякивавшим доспехами на приличном отдалении. Начальник патруля, не оборачиваясь, отсалютовал ему копьём «всё в порядке». Кончак‑ мерген поднял голову, поймал взглядом ближайшего к нему стрелка на башне и продублировал условный знак. Лучник кивнул и дал отмашку вымпелом на следующую башню, к которой как раз подходил патруль. Кончак‑мерген поправил потрёпанный колчан, передвинув его подальше за спину, и вздохнул. Поразительной красоты розовый свет струился от восходящего солнца, преломлённый в сотнях струй пара, поднимавшегося от прудов, но Кончак‑мерген механически брёл, глядя строго вперёд, нисколько не тронутый этим романтическим видом. Раздумья плотно охватили его, словно не к месту случившийся сон.

Дворцовая служба тяготила старого воина. Покой, так ценимый теми немногими его сверстниками, что чудом дожили на военной службе до шестидесяти, по‑прежнему воспринимался им как тяжкое испытание. Единственное, что хоть как‑то придавало ему бодрости, – воспоминания о былых битвах. Последние десять лет, что он прослужил под началом принца Тогана, командуя сотней отъявленных преступников, он считал, пожалуй, самым удачным временем своей жизни.

Кончак‑мерген никогда не был женат, даже не сватался ни к одной красавице – в мыслях не было намерения завести семью. С тех пор как много лет назад он опозорился, упустив двоих катайских заговорщиков, влетевших на территорию дворца на самодельных крыльях, Кончак‑мерген всегда надеялся, что погибнет в бою. Сначала его после ранения просто сослали куда подальше, в царство Корё, где, помимо борьбы с повстанцами Чунчхона, шла тонкая, почти ювелирная работа по склонению тех, кто присягал роду Тулуя, к тому, чтобы безоговорочно принять власть Хубилая. Но тамошняя жизнь казалась ему слишком спокойной.

Через некоторое время он всё чаще стал чувствовать, что зрение начало слегка слабнуть и намекать на приближающуюся старость, травмированное бедро и шрам на животе ныли чуть больше обычного… Однажды, получив единственное задание – доставить малозначащую депешу куда‑то в уездный ямынь, – он вдруг остановился на обочине, задумался и ясно представил себе свою смерть на кошме, где‑нибудь в уютной юрте, рядом с молодой женой, убивающейся по поводу раннего вдовства. Кончак‑мергену моментально опротивела и эта размеренная жизнь в Корё, где вся основная работа творилась не воинами, а тайными посланцами Великого хана, и эта бестолковая парадная суета, которую периодически устраивал тёмник, чтобы как‑то удержать войска в тонусе, но главное – сотнику стало противно даже думать о таком исходе своей жизни, как мирное загнивание в постели от плесневелой старости. Он неделю обдумывал своё решение и в конце концов отправился в уездный штаб, и подал прошение о переводе на южную границу Юань. Так он попал к Тогану.

Его много раз хотели повысить до тысячника, часто намекали, что для такого отчаянного рубаки и меткого стрелка нет никаких пределов в карьерном росте. В такие минуты Кончак‑мерген представлял, как, оплывший и наряженный в катайское платье, он отдаёт распоряжение из окна паланкина, и… Тут же совершал какой‑ нибудь воинский проступок, за который его наказывали батогами, ссылали на самый неспокойный участок границы, откуда он с доблестью возвращался через несколько недель. В конце концов всем, кто сталкивался с ним, стало понятно: Кончак‑мерген – несговорчивый человек без честолюбия. Его оставили в покое.

Но жизнь ему обмануть не удавалось, как он ни старался. Изо всех сражений невидимый конь судьбы выносил его совершенно невредимым, слегка помятым, иногда с парой‑тройкой неглубоких порезов. Смерть никак не брала сотника. Он чувствовал, как стареет – с утра приходилось делать специальную разминку, без которой тело отказывалось послушно служить хозяину, с досадой отмечал, что эта разминка начинает занимать всё больше и больше времени. Он явственно ощущал, что во время коллективных походов к гетерам ему уже не удаётся показать себя таким неутомимым, каким он помнил себя ещё несколько лет назад. Иногда постукивало сердце, иногда слабость накатывала нехорошей дурманной волной. Но мечта умереть с мечом в руке всё никак не исполнялась.

Когда вслед за тремя сотнями отборных воинов Тогана его перевели для подавления бунтов во дворце, он поначалу очень обрадовался. Ему представлялось, что он ночи напролёт будет преследовать мятежников, выслеживать их, как в детстве на своих первых охотничьих выездах он выслеживал в степных оврагах зайцев, преследовать, как в юности он с коня бил волков, привстав в стременах и заслужив титул мергена ещё до того, как ему минуло два десятка лет… Но нет. Работа ночной стражи состояла из сплошной рутины.