Машина снов (СИ)

– А ты хотел бы обмануть меня?

– Перестань, – улыбнулся Тоган, зажигая масляный светильник.

– Зачем звал? Отец ведь запретил тебе видеться с его детьми.

– Что может сделать больной старик? Особенно если никто не расскажет ему об этой встрече, – сказал Марко, осторожно пробуя прощупать реакцию Тогана. Расчёт оказался верен: чингизид‑полукровка не оскорбился, как поступил бы обычный сын обычного отца, а лишь рассмеялся. Марко понял, что польстил его чувству ревности.

– Неужели ты выполнил мою просьбу? – спросил Тоган. – Не побоялся войти в безумные грёзы моего без пяти минут венценосного братца?

– Я собирался сделать это. Но…

– Неужто испугался? Я слышал, что вы вроде бы виделись.

– Мы виделись только мельком, и бояться мне ничего не пришлось. Темур лишь дал мне знать, что ему известно о моём намерении… э‑э‑э, – Марко на секунду стушевался, подыскивая нужное слово, – исследовать его сны.

– Это тебя остановило? Или ты сумел договориться с ним? – явно с подковыркой спросил Тоган.

– Мне не о чем с ним договариваться. Я с ним хлеб не делил. И в походы не ходил, – жёстко бросил Марко, глядя прямо в лукавые глаза чингизида.

Принц вдруг показался ему гнутым‑перегнутым, как недоделанная заготовка для лука, сплетённая из лозы. Его поза, губы, руки, каждая складка лица – всё в нём напоминало змею, чьи кольца кажутся расслабленными, но внутри её сплетённого тела чувствуется напряжение, которое вот‑вот выльется в молниеносный бросок, в укус, который сначала обольёт твоё сердце ледяной болью, потом сдавит горло и через минуту убьёт тебя. И Марку захотелось рассечь эти изгибы, чтобы предотвратить бросок, ударить змею первым. И он, не отрываясь, всматривался во влажную глубину чёрных глаз принца‑полукровки, словно мечом взрезая его обволакивающую мягкость.

– Извини, я зря усомнился в тебе. Ты ведь солдат, а не царедворец, – с деланной снисходительностью проговорил Тоган, не выдержав прямого взгляда. – Я слушаю тебя.

– То, что я скажу, тебе не понравится, – издалека начал Марко, ослабив напряжение и старательно изображая осторожность.

Тоган удивлённо приподнял хорошо очерченную бровь и медленно отхлебнул чая, глядя на собеседника поверх края чашки. Игра в поддавки продолжалась.

– Я не мог использовать машину сновпротив императорского сына. Машину неусыпно охраняют, сопоставить время атаки на Темура и время моего присутствия в машине смог бы самый тупоголовый стражник. А терять свою молодую голову прежде времени мне совершенно не хочется, – сказал Марко и замолчал, нарочито медленно отпивая горький чай и так же пристально глядя на Тогана поверх чашки.

– Что же ты сделал? – нетерпеливо крикнул Тоган, наконец утратив напускное спокойствие.

– Построил другую машину.

– Но это невозможно !

– Почему же? Чертежи известны, моя машина гораздо проще тех камнемётных и огнемётных чудовищ, которые строят твои воины. Всех дел‑то! Сделать куб, занавески, нанести магические знаки. Для этого не нужен даже каллиграф, знаки совсем просты.

– Причину, по которой машину невозможно повторить, ты прекрасно знаешь сам, – начал заводиться Тоган. Его рука словно бессознательно теребила рукоять сарацинского кинжала, покрытые прозрачным лаком ногти с еле слышным шумом царапали тонкий узор золотой проволоки, нетерпеливо постукивали по каплям самоцветов, и эти тихие звуки вдруг стали отчётливо различимы в наступившей тишине.

– Ерунда. Просто никто не пробовал этого сделать, – нарочито беспечно сказал Марко.

– Ещё как пробовал! – в запале выкрикнул Тоган, но быстро осёкся и помрачнел, поняв, что сболтнул лишнего.

– Вот как?

Тоган скрипнул зубами.

– Кто же? – настаивал Марко, вглядываясь в лицо собеседника.

Тоган со стоном прикрыл глаза, провёл по лицу рукой и

словно спрятался за пиалой, делая вид, что пьёт.

– Я думал, что могу тебе доверять, – с притворной горечью бросил Марко и сделал вид, что собирается уходить.

– Подожди, – устало сказал Тоган. – Подожди, мой друг. Не надо так. Я не хотел, чтобы ты узнал всё именно так, я давно должен был рассказать тебе это…

Марко терпеливо ждал, пока Тоган соберётся с мыслями. Трещинки уже побежали по скорлупе, прочно укрывающей сердце молодого мунгала. В нем яростно боролись прямота солдата, свойственное любому молодому человеку желание поделиться тайной, носить которую в одиночку стало невыносимо, и выучка царедворца, которую он приобрёл в детстве, порастерял в походах и снова начал вспоминать во время жизни во дворце, под неласковым отцовским крылом.

Тонкие изгибы лица то распрямлялись, то снова свивались в прилипшую навеки горделиво‑горькую маску, так тщательно вылепленную принцем за годы дворцовых унижений и кровавых воинских побед. Тоган пожевал негустой вислый ус, надушенный по последней моде, и медленно проговорил:

– После смерти, – Тоган поперхнулся слишком жёстким и поспешным словом, рефлекторно обмахнулся пальцами от сглаза и поправился:

– После того, что случилось с Ичи‑мергеном, после того, как отец смог воспользоваться машиной и пройти по твоим следам в мире снов, мне стало ясно, что машина – это, прежде всего, оружие. Не похожее ни на что, своевольное, как необъезженный жеребец, но от того не менее эффективное. Я помню, как мы нашли останки убитых тобой колдунов, помню, как шестеро лучших бойцов, профессиональные палачи из Золотой сотни, издохли в лужах кровавого поноса, только коснувшись останков тех, кого ты уничтожил… Обычный человек никогда бы не справился с ними. Это сделала машина, я понял это так же отчётливо, как тот факт, что невозможно остановить движение солнца по небосводу. Я только прибыл во дворец, от меня всё ещё за версту несло аннамской болотной вонью, и тут… Я понял, что если овладею машиной, то смогу сделать то, чего никогда не мог сделать никто из моих братьев и сестёр – я смогу узнать мысли этих грязных тварей, что родились от семени моего папаши. О таком подарке я и мечтать не мог бы, и никто не смог бы мечтать о таком. Даже сама мысль – прокрасться в тайные закоулки их маленьких чумазых душонок, переполненных телесными слизями, кровью и говном, – возбуждала меня, как пса, почуявшего кровавый след. Ты ведь мало знал Ичи‑мергена?

– Мы практически ни разу даже не разговаривали, хотя виделись часто, конечно, – сказал Марко, подливая Тогану чаю.

– Сказать, что Ичи‑мерген считался жутким чудовищем, – ничего не сказать, и это ты наверняка хорошо знаешь и сам, – кивком поблагодарив Марка за чай, продолжил Тоган. – Но я видел, как он сражается. Считалось, что он непобедим. Я видел, как он дрался, утыканный стрелами, будто ёж. Кровь хлестала из лёгких десятками брызг, а он дрался, как бешеный. Сломав меч, он дрался руками, вырывая пальцами кадыки, глаза, разрывая зубами мясо врагов. Мне тогда стукнуло лет десять‑двенадцать, но я помню тот бой, как вчера. Отец уехал в поход, а Ичи‑мерген остался охранять семью… Короче говоря, убить его считалось невозможным. В тот день он один убил больше сотни мятежников… А потом… Потом он жрал их сердца, чавкая, как свинья, под белёсым лунным светом. Вонь… Какая стояла вонь! И когда он… Когда он… Когда машина убила его, я понял – всё позволено! Всё возможно! Стоит только набраться смелости и войти в тот мир, где ни сила, ни злость самых великих бойцов не значат ровным счётом ничего. Но…

– Но машину охраняли? – усмехнулся Марко.

– Если бы машину охраняли мои нойоны, я воспользовался бы ею в тот же самый момент. В первую же ночь. Я глядел на неё, как кот смотрит на рыбу, которую хозяин принёс домой с рыбалки. Я всматривался в её силуэт, как молодой любовник, следящий за замужней возлюбленной сквозь окно, не имея возможности овладеть ею, – горячо шептал Тоган. – Но это чудо круглосуточно находилось под присмотром сводного отряда, где каждый следил за каждым. В двойки обычно ставили людей, никогда не служивших в одном десятке, даже в одной сотне. Как правило, ставили мунгала с катайцем или уйгура с непальцем, чтобы один всенепременно сдал другого при попытке нарушить приказ. Но, к счастью, твой покойный дружок оказался очень предсказуем!