Машина снов (СИ)

.............................

...Марко...

Поднялся

Подошёл

К машине

Вставил

Камни

В гнёзда

Закрепив их

Сложным

Узлом

Намочив

Кожаные

Штрипки

Слюной

Машина

Потянула

Его

К

Себе

.

.

.

И

Пустота

.

.

.

.

Охватила

.

.

Его

.

.

.

....................

…Мир обрушился на него внезапно, всей силой дневного гомона и шума, резью светлых бликов, вонью горящего кизяка, резким холодком ветра и греющими лучами беспощадного белого солнца… Он лежал на обочине улицы, в луже конской мочи… Узкая двойная колея тянулась от его беспомощных стоп к самой середине проезжей части… Видимо, кто‑то отволок его сонное тело, чтобы оно не загораживало проезд… Нарядное, когда‑то белое платье покрывала корка подсохшей грязи, издававшей тошнотворный запах тухлятины… Перламутровые рыбьи чешуйки, спутанные комья не то конских, не то ослиных волос, остатки пищи, испортившейся на весеннем солнце, пригоршни бурых спитых чайных листьев, и всё это склеивала дурящая башку вонь прогорклого масла…

Он слегка повёл головой и поморщился: слипшаяся от грязи косица приклеилась к спине, мелкие волосики на шее неожиданно громко захрустели и, обрываясь, отозвались лёгкой режущей болью, приведшей его в чувство. Круговые оранжевые сполохи рассеялись, уступив место ярким снежинкам, падающим в углах глаз. Мир вокруг немного посветлел, углы и линии проступили чётче, чувство горячего песка под веками ушло, нестерпимый гул в ушах уступил место ясным звукам, словно все привычные шумы тщательно протёрли влажной тряпкой и снова выпустили на волю из глухой прохладной раковины.

Марко похлопал рукой по грязи, ища свой меч. Но клинка нигде не было. Марко глухо выругался, протянул ладонь и попытался ощутить привычную тяжесть рукояти. Словно нетопырь он посылал сигналы в пустоту, надеясь, что клинок отзовётся. Марко слепо шевелил пальцами, пасмурное давящее чувство утраты поднималось откуда‑то из глубины сознания, и навстречу ему заголосила тихая истерика, завыла жалобно, запищала птицей, пойманной за лапу шёлковой петлёй, захлопала ранеными крыльями. Он с усилием отгонял мерзкий привкус отчаяния, концентрируясь на кожаной оплётке рукояти, с проплешинками, выполированными его пальцами за это время. Чем громче пищала внутри истеричная птица, тем сильнее Марко вызывал в памяти толчки беснующегося меча в ножнах, песню крови, которую пела холодная сталь, пытаясь вырваться из узорчатых ножен.

…Тум…

Знакомый толчок внезапно всколыхнул в нём волну радости.

…Тум…

Марко пошарил рукой в воздухе, пытаясь поймать направление, из которого отозвался Его Клинок, и пополз, прямо на четвереньках пополз в сторону чайной лавки, из которой нарядный молодой приказчик выносил помои, аккуратно счищая их в лоток для большого рыжего пса.

…Тум…

Новый толчок приподнял Марко над улицей, придал ему сил, юноша встал и побежал к чайной, выставив вперёд руку, словно бы глаза его внезапно переместились на ладонь. Не помня себя, он распахнул двери чайной и ворвался внутрь, отпихивая голосящую дворню. Перепрыгнув за стойку, Марко побежал к кухне, игнорируя удары, которые щедро отряжала ему малорослая молодая катайка со злобным детским личиком.

Вспрыгнув на мешок с рисом, Марко подтянулся к верхней полке, сметая ладонью короба с чаем и мукой, схватил длинный свёрток, тут же знакомо затрепетавший в руке, и сорвал грязную тряпицу. Ножны отозвались тусклым отсветом. Марко потянул рукоять на себя, и она буквально прыгнула в ладонь, горячо запульсировав в руке, как женское тело, полное желания. Он развернулся и грозно глянул на тут же осевших слуг, на толстого коротышку‑хозяина, суетившегося за спинами молодых парней, сжимавших длинные столовые ножи. Марко коротко хекнул и одним ударом разрубил толстую деревянную полку. Слуги бросились вон с кухни, прижав хозяина к косяку. Побелевший от ужаса коротышка выронил нож, жалобно стукнувшийся о доски пола, и прижал к груди поднос, пытаясь загородиться им, как щитом.

«Воровать нехорошо», – сказал Марко и разрубил поднос. Взмах получился не вполне аккуратным, и кончик лезвия оставил тонкий красный след на лице хозяина чайной. Тот сполз вниз по косяку, обеими руками схватил нож и выставил его далеко вперёд. Марко посмотрел на дрожащее тёмное лезвие и, рубанув наотмашь, с усмешкой снёс половину ножа. Хозяин взвизгнул и пополз прочь из кухни, потешно виляя толстым задом. Марко пошёл за ним, весело подпинывая его под ягодицы и круша мечом направо и налево. Слуги робко глядели из‑за косяка, а хозяин, повизгивая как голодный поросёнок, быстро полз среди столиков, тяжело стуча коленками в пол.

Последний раз всадив нос чувяка аккурат между ягодиц чайханщика, Марко вышел на улицу и огляделся, ощупывая грудь сквозь одежду – на месте ли драгоценная пайцза, дарованная императором. За её утерю полагалась мучительная смерть, но это не особенно волновало Марка сейчас. Несмотря на то что меч снова привычно бил его по бедру, неясное чувство потери всё ещё никуда не делось, тревожной жилкой пульсируя под рёбрами.

Шлёпая по лужам, он быстро бежал к складу, где, как он надеялся, стояли машины.Он бежал, уже понимая, что не увидит машин, окутанных трепещущими занавесями, словно нарядные джонки на рейде. Он бежал бесконечно долго, разрывая грудью тугой, насыщенный тяжёлыми миазмами тлеющего мусора воздух. Подбегая к перекрёстку, заворачивая за угол, огибая Пошлинный стол, расталкивая локтями шумящую толпу торговцев, раздавая щедрые удары ножнами и бессознательно выкрикивая ругательства в адрес неторопливых крестьян, на скрипучих арбах тянувшихся на Рыночную площадь, Марко знал, знал, чёрт побери, что всё пропало…

Он ударил ногой в створки дверей, но тяжёлый засов, которого Марко в спешке даже не заметил, спружинил, больно отдавшись в стопу. Он выругался, срубил верёвку, хитрым узлом опоясывающую засов, и нетерпеливо отбросил его в пыль.

Двери тяжело отворились.

Машины исчезли.

В косых солнечных лучах, пробивающихся из щелей, оставленных для вентиляции под потолочными балками, плясали столбцы пыли и… всё. Ничего больше. В углу золотилась гора опилок. Машины исчезли.Двенадцать.

– Пожалуй, я – единственный смертный во дворце, который никогда не боялся машины… – начал было говорить Марко, но Хуби‑ лай засмеялся:

– А как же я?

– Прошу простить мне дерзость, мой повелитель, но ваша скромность кажется мне сейчас лукавством, – кашлянул Марко. – Вы

– император. И не входите в число тех, о ком я сейчас говорил.

– Снова лесть, мой мальчик, – расхохотался Хубилай. – Но продолжай, у тебя это отлично получается, ты многому научился у катайских царедворцев.

Одетый в простой халат, по пояс обёрнутый одеялом, богдыхан даже в постели выглядел царственно. Гора подушек подпирала его мощный торс, и, кроме проступившей на лице желтизны, обострившей все морщины и шрамы, ничего не напоминало визитёру, что Хубилай тяжело болен.

– Я продолжу, – смущённо сказал Марко. – Со мной произошло нечто странное… и… Я стал бояться её. Я не могу больше спать в той комнате, где она стоит. Я не могу больше чувствовать себя спокойно, находясь с нею в одном помещении. Более того, где бы я ни находился, я чувствую её, словно бы она имела глаза, постоянно следящие за всеми моими передвижениями по дворцу. Сначала это ощущение напоминало мне докуку, которую испытываешь, живя с ревнивой женщиной… Потом раздражение переросло в чувство опасности…

– И? – удивлённо спросил Хубилай.

– Я хочу убить… – оговорился Марко, но быстро поправился и выпалил: – Я хочу уничтожить её. Совсем. Пока она не уничтожила меня, пока она не продолжила то, что впервые сделала, раздавив Ичи‑мергена.

Хубилай приподнялся над шёлковыми подушками, протянул руку, и Марко придвинулся ближе. Император внимательно посмотрел в глаза молодого венецианца, из‑под нависших седых бровей блеснули знакомые жутковатые угольки, в глубине которых на время притаилась ярость, всё ещё не оставившая ослабевшего Хубилая. Марко молчал, а император так же молча выискивал в его бледных аквамариновых глазах нечто, похожее на колебание. Угольки плясали, вспыхивая и угасая, и полуночное чудовище, дремавшее в них, то вздрагивало, готовясь к прыжку, то вновь засыпало. Марко мучительно пытался сосредоточиться на собственном дыхании, чтобы ни в коем случае не пробудить в императоре сомнений. Наконец Хубилай откинулся, шумно выдохнув, словно это незначительное усилие исчерпало оставшийся в больном старике запас сил.