Полет к солнцу (СИ)

— Ты владеешь беспалочковой магией?

— Немного, — он небрежно повел плечом. — Так, тренируюсь, учусь.

— Но это же… необыкновенно, — Камилла подняла цветы и спрятала в них горящее лицо.

Альбус поправил ей развившийся локон.

— Камилла! — раздался громкий окрик с берега. Девочка выронила цветы и распрямилась.

— Там матушка… — она снова побледнела.

— Да не бойся, я не дам тебя в обиду, — уверенно сказал Альбус, но она, кажется, не услышала.

Миссис Фарли высилась на берегу, точно черный маяк, и гневно сжимала руки. Она дождалась, пока дочь выберется из лодки, и жестом подозвала ее. Альбус не собирался бросать Камиллу и подошел следом.

— Я похитил вашу дочь, — доложил он прежде, чем миссис Фарли успела что-то сказать. — Я оглушил ее Конфундусом.

Не обратив на него внимания, миссис Фарли взяла дочь за плечо.

— Мало того, что ты совершенно запустила учебу… Мало того, что ты отвратительно ведешь себя в гостях… Ты еще проводишь время с мальчишкой, с мужланом!

— Простите, — снова встрял Альбус. — Лет через двадцать вы будете всем хвастать, что ваша дочь когда-то каталась с самим министром магии.

Закатив глаза, миссис Фарли потащила Камиллу прочь.

========== Глава 32. Младшие братья ==========

Ужин Альбусу принесли в его комнату, и вместе с эльфом вошел Гораций. Лицо его, как показалось Альбусу, было слегка напудрено, брови нахмурены.

— Я надеюсь, — процедил Слагхорн даже с присвистом, — ты понимаешь, что задерживаться дольше в нашем доме для тебя — верх неприличия? Завтра утром эльф аппарирует с тобой в твою деревню. И будь я проклят, если еще раз позову тебя в гости.

— А позавтракать не дадут? — поинтересовался Альбус.

— Нет! — взвизгнул Гораций и хлопнул дверью.

И точно, рано поутру эльф разбудил мальчика и перенес в Годрикову Впадину. Деревня встретила пением петухов, мычанием, блеянием, запахом свежего хлеба и навоза и звуками ссоры. Эльф мгновенно исчез, а Альбус покатил тележку по булыжной мостовой.

Стучать ему не понадобилось: из дому как раз выходил Аберфорт с небольшим топориком за поясом — должно быть, пошел нарубить веток. За год брат вытянулся и окреп, руки у него стали совсем мужские, лицо в веснушках облупилось. Бросив на старшего короткий мрачный взгляд исподлобья, Аберфорт что-то пробурчал под нос и зашагал вперед. Альбус прошел в дом.

Мать возилась на кухне.

— Явился, — констатировала она и продолжила драить кастрюлю.

— Здравствуй, мама, — Альбус потоптался. — Вы позавтракали уже?

— На тебя не готовили, не ждали так рано. Надо было подумать, что чужие люди долго терпеть тебя не станут. Можешь хлеба отрезать, а больше для тебя ничего нет.

Альбус отрезал хлеба и еще постоял, сжимая краюху.

— Как… Аб, Ари? Здоровы? Про папу… я писал.

Кендра ничего не ответила, и мальчик, дернув плечами, пошел к себе.

Так продолжалось и в следующие дни: Альбуса не замечали ни мать, ни брат. Что касается Арианы, она сильно сдала. Бледная до прозрачности, она почти все время молчала, в день съедала от силы пару ложек и много лежала. Только Аберфорту удавалось немного расшевелить ее, и тогда она шла помогать ему с козами или корзинами — а Альбуса она словно и не видела. Точнее, так ему казалось, пока недели через три после приезда сестра однажды утром не заглянула к нему. Альбус накануне — так уж получилось — в клочья порвал рубашку, просить мать зашить постеснялся и взялся за иголку сам. И вот, когда, по пояс голый, он пытался удержать в неловких пальцах блестящую тонкую колючку, в дверь чуть слышно постучали.

— Ари, входи!

А кто же еще это мог быть? Сестра вошла, вялая, как колокольчик в ноябре; Альбусу вдруг вспомнилась мисс Спэрроу, закашлявшаяся до потери сознания, но он успокоил себя: если девочка живет в деревне, конечно, никакой чахотки у нее быть не может. Аберфорт первый отпоил бы ее козьим молоком.

Присев рядом, Ариана испуганно покосилась на его спину.

— Что это? Ты обжегся?

Альбус чуть покраснел.

— Нет. Это так… Хулиганю в школе, наказывают.

Она поцеловала его в щеку, прижалась головкой к плечу. Стало приятно, но очень неловко. Протянула руки к рубашке:

— Давай зашью. Ты немного не так делаешь.

Он с облегчением передал шитье ей. Иголка затанцевала по ткани.

— А Аберфорту ведь тоже скоро в школу, — озадаченно прошептала Ариана. — Ты не позволишь, чтобы его тоже так наказывали?

— Его и не будут так наказывать. Он же спокойный, не лезет никуда, не хулиганит.

— Хорошо, — она важно кивнула и еще помолчала. — Альбус, ко мне опять приходил тот человек. Показал мне вот так, — выставив вперед руки, она так согнула пальцы, что стало видно только по два на каждой кисти. — Сказал, что столько мне осталось жить.

Альбус вздрогнул.

— Чушь это все, — пробормотал он. — Я же тебе о нем писал. Ему не надо верить.

— Он сказал правду, — упрямо ответила Ариана. — Я знаю, папа умер, я слышала, что говорили мама и Аберфорт. И я знаю, что тоже скоро умру.

«А может, так оно лучше? — проблеял козлиный голосок в голове, казалось, давно забытый. — Она мучает себя и всех вас. Если бы ее не стало, всем было бы легче».

«Заткнись!» — цыкнул на него Альбус, дернувшись от отвращения к себе. Криво улыбнулся:

— Да разве четыре года — это скоро?

— Это долго, — вздохнула Ариана. — А всем со мной плохо, я же вижу. Мама на тебя начала сердиться, когда я заболела. Аберфорту столько работать приходится тоже из-за меня. И папа из-за меня умер, да?

— Ерунда, — пробормотал Альбус. — Он… Просто умер.

— Нет, я знаю, что из-за меня. Я же не совсем дура. Альбус, — она придвинулась поближе, — ты можешь сделать так, чтобы я умерла побыстрее? Ну, ты же умный, придумаешь что-нибудь незаметное. Когда я умру, вы все будете свободны. Вам будет хорошо.

Альбусу показалось, что в комнате очень холодно.

— Ты… Нет, ты точно совсем дура. Незаметно я сделать ничего не смогу, меня посадят в тюрьму, а то и казнят. И если… если ты еще ко мне с таким полезешь, я тебя поколочу, поняла? Ну-ка, кыш отсюда, и рубашку отдай, сам зашью.

Вырвав у Арианы шитье, Альбус вытолкал ее за дверь, но иголку мгновенно потерял — руки тряслись.

С тех пор и Ариана не заговаривала с ним. Дни напролет Альбус слонялся по окрестностям или торчал у себя в комнате, раздумывая над боевой трансфигурацией, даже поставив несколько опытов, завершившихся успешно. Правда, всякая несуразица лезла в голову: то алые пятна на нежных щечках Камиллы, ее крохотные руки в черных митенках, то золотые волосы Виктории, ее хрупкие плечики и небольшая грудь — теперь он вспомнил, что на ней, как и на Луизе, платье сидело почти по-взрослому из-за этих округлых холмиков. Истинным наслаждением было это представлять во всех красках, воображать, как дотрагиваешься — кончиками пальцев, а еще почему-то губами… Да, странно, но приятно, наверное, было бы губами тронуть чьи-то золотые волосы или маленькие руки… Не как в дежурном приветственном поцелуе, а…

Временами он приходил в ужас от собственных мыслей, со стыдом представляя, как кто-нибудь о них узнает. Легче добровольно лечь под розги, чем кому-то признаться в таких глупостях. Наброски, где он пытался изобразить Викки и Камиллу в виде двух ангелов — к счастью, он не умел рисовать, и получилась мазня — были спешно сожжены.

Дома между тем все внимание впервые было сосредоточено не на Ариане: Аберфорта собирали в школу. Он с каждым днем становился удрученнее, а когда август перевалил за середину, и вовсе чуть не каждый вечер заливался слезами, то убегая к козам, то обнимая Ариану. Та успокаивала его:

— Ну что ты, не надо бояться. Там тебе будет хорошо, весело. Вы с Альбусом вместе будете. А за козами мы с мамой присмотрим. Они у тебя такие умные, не пропадут.

— Зачем мне Альбус, — ныл Аберфорт. — Толку от него никакого, только позорит нас. Краснеть буду, что у меня такой брат.

— Да нет, это мне краснеть придется за такого плаксу, — как-то не выдержал Альбус. — Рева-корова. Будешь таким плаксой, тебя наш завхоз сразу, как приедем, выдерет, чтобы не вел себя, как девчонка.