Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)

Губы девушки непроизвольно растянулись в широкую улыбку. Орлов понял, что сорвался и проиграл бой.

- А «вы» не знаете, что «угроза» – 119 статья УКРФ наказывается обязательными работами на срок до четырехсот восьмидесяти часов, либо ограничением свободы на срок до двух лет, либо принудительными работами на срок до двух лет, либо арестом на срок до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до двух лет. «Оскорбление» – статья 130 того же УКРФ наказывается штрафом в размере до ста минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо обязательными работами на срок до ста двадцати часов, либо исправительными работами на срок до шести месяцев. Может, лучше отслужишь?

- Да ладно, может, лучше посижу со свободной душой и чистой совестью, зная, что избавил мир от никому не нужной гадины, – уже без прежнего, впрочем, задора, но не унимался Миша.

Больше всего его раздражала эта её непробиваемость, как и то, что за словом в карман она не полезла ни разу. В корне неправильна девчонка, которая с порога не прониклась к нему восторженным самочьим подобострастием, и уж совершенно неправильна девчонка, которую не бросает в слёзы от того, что парень говорит ей подобные вещи. Но, как видно, ущемлённое мужское самолюбие её волновало меньше всего.

Дойдя до невысокого шестнадцатиэтажного здания, Виктория остановилась и посмотрела вверх, в район пятого этажа.

- Теперь, юноша, можете отдать мне коробку, – произнесла девушка, забирая у Миши свои вещи.

- Услуги раба закончены? – с сарказмом спросил парень. – Ножки сиятельной госпоже не помассировать? Интересно, тебе самой не стрёмно? Родителям вся такая в доверие втёрлась, примерная девочка, в пример приводят – можешь их разочаровать, нахрен мне такой пример не нужен. Если рассчитывала перед маменькой выслужиться, окультуривая непутёвого меня, то можешь идти с повинной – миссия не удалась.

- Оставь своё драгоценное мнение при себе! Тебе моё уважение заслуживать, а не мне твоё! – отрезала девушка, резко развернулась и захлопнула дверь прямо перед носом Орлова

Парень громко выругался и от дикой усталости опустил голову. Немного отдышавшись, он заметил, что на белом снегу что-то пестреет. Вдруг он вспомнил, что когда Виктория закрывала дверь, у нее из кармана пуховика что-то вылетело. Парень присмотрелся: это был карманный календарь и судя по тому, что он был очень мятый, календарь был не 2017 года. Миша поднял его, чтобы разглядеть получше: год был замазан черным маркером, лишь около десятка дат были обведены разными цветами. Мишка усмехнулся и перевернул календарь, чтоб посмотреть картинку, ожидая, что там если не котятки, то певец какой-нибудь: что-то человеческое же в ней есть… Неа, нету…

На обложке было изображено фото памятника: возвышенный уступ в виде скамейки, на котором в вразвалочку сидел мужчина. Ниже подпись: «Памятник Ф.Э. Дзержинскому. Орёл».

Миша прищурил глаза: «Ф. Дзержинский? Писатель какой-то, что ли?» Но, во всяком случае, он ликовал, ведь наверняка девчонка будет искать календарь, раз носит его в кармане.

В течение обратной дороги он то и дело взглядывал на календарь, зачем-то пытаясь разглядеть замазанный год, меж тем в голове продолжало носиться возмущённое:

«Ты посмотри, как у некоторых самомнение шкалит… Старше она… авторитет… Её уважение ещё заслужить надо… Ага, прямо щас и начал, только головой ушибусь посильнее… Да кому ты нужна, чмо унылое…»

От размышлений парня оторвал телефонный звонок. Миша вытащил айфон, меньше всего он хотел сейчас с кем-то разговаривать. Звонил Сергей.

- Да, Серж, – буркнул Миша, всё ещё во власти кипящего внутри раздражения. – Извини, это я не на тебя, просто тут одна…

Однако Сергей перебил брата, в первый раз за всю свою жизнь.

- Миш, отца арестовали…

Михаил оцепенел: все девчонки мира, нормальные и долбанутые, тут же вылетели у него из головы.

- Как арестовали? Когда?! За что? Я же видел его утром… Я сейчас приду!

- Миша, не по телефону, некогда болтать! Я тебя проинструктирую, как с матерью говорить, а теперь жми к памятному для нашей семьи месту. Я буду ждать тебя там.

====== Глава 6. По дороге к переменам ======

Российская империя. Поезд «Ачинск – Петроград». Февраль 1917 г.

Преодолев уже немалое расстояние, скорый поезд мчался в Петроград. Время для Кобы уже не имело значения: обыденной жизни конец, проклятого Ачинска уже не видать. Жизнь станет другой. Только Коба уже не мчался к Вождю, сломя от фанатичной преданности голову, он был хладнокровен, сдержан и терпелив. «Сердце выключилось и заработал мозг» – иными словами говоря.

Джугашвили сидел у окна, смотрел на проносящиеся мимо леса, и вдаль, на горизонт, откуда был виден рассвет – рассвет нового времени. Февральская революция, как прозовут этот бунт на скрижалях истории. И что же, теперь новое правительство стало всеобщим благодетелем? Коба очень сомневался, что при Львове и Керенском жить станет веселее, ибо несмотря на то, что они представляли социалистические партии – меньшевиков и эсеров, дух их был исключительно буржуазным.

«Ну что ж, – думал Коба, прислонившись щекой к холодному, заледенелому стеклу, – мы испытываем внутренний подъём, мы ждём перемен… Посмотрим, какие они будут. Почему мне кажется, что кроме громких разговоров и возни, не будет ничего? Даже в Петрограде, каковы бы ни были наши надежды… Пока капитал поколеблен, но не низвержен, он будет отстаивать свои позиции. А мы, в своём восторге, проморгаем, как они спустят всё на тормозах… Может, это мой пессимизм, как говорит Каменев…»

-…Грузин решает обрадовать сына подарком: “Смотри, Гиви, какой умный машин! Суешь сюда живой баран, жмешь на кнопка – тырк-фырк, бух-бах и из другой дырка палка колбасы выползает». Отъевшийся сынок пожимает плечами. “Падумаешь! Ти мне лучше другой машин дай. Чтобы суешь в дырка палка колбасы и тырк-мырк, чляп-шляп и живой барашек виползал!

Отец хмурится. “Я знаю такой машина, Гиви. Это твоя МАМА!”

В вагоне после анекдота одного из амнистированных раздается грохочущий хохот, который прерывает философствования Джугашвили. Все сибирские ссыльные во главе с Левой смеялись, некоторые бросали косые взгляды на Кобу, который не то, чтобы не улыбнулся, а даже нахмурился. Хоть у него есть приподнятое настроение, расположения смеяться – не было.

- Ты часом не охренел? – жестко произнёс он, вставая с места. Смех разом прекратился, ибо Коба выглядел очень озлобленным и угрожающим.

- А что тут такого, старина? – улыбнулся ссыльный, весело переглядываясь с товарищами. Коба рукой схватил обидчика за ворот шинели и одним рывком на себя поднял на ноги.

- Стой, когда с тобой разговаривают, – прошипел Джугашвили, скалясь. – Про свою маму не хочешь рассказать?

Поняв, что друг может начать драку, Каменев вскочил и попытался их разнять.

- Коба, брось. Это всего лишь шутка! Кому, как не тебе близка эта тема? – весело толкнул товарища Лева, но Коба даже не развернулся. – Прошу тебя, не горячись, в стране такой праздник, а ты так обидчиво всё воспринимаешь.

- Да-да, послушай-ка своего приятеля, генацвале, – энергично закивал ссыльный, отгораживая лицо руками.

Джугашвили едва ли повернул голову ко Льву и ледяным голосом процедил:

- А если б про евреев рассказывали? Или у вас что, больше не было других анекдотов в запасе?

Лев прищурил глаза. Он прекрасно понимал, что не национальная принадлежность анекдота задевает Кобу, а нечто другое. Каменев одним своим укоряющим взглядом дал понять товарищу, чтобы тот отпустил человека, и чтобы впредь он так не делал.

- Извинись хотя бы, – напоследок фыркнул Коба, однако обидчик, поправив воротник, удалился в другое купе.

- Кошмар, Иосиф. Мы же просто хотели разрядить и без того накаленную обстановку, подъем настроения сейчас всем нужен, – попытался снизить температуру Каменев, обращаясь к товарищу. – А вот чего тебе не хватает?