Полет к солнцу (СИ)

— Ты всегда применял бы Авады? — хмурилась Джейн. — Даже если не был бы уверен, что человек виноват?

— Если он не виноват, то чего же бежит или сопротивляется? Ты сама говорила: надо жалеть не тигра, а его жертв. Убивая тигра, я спасаю его будущих жертв, разве нет?

— Я говорила про смертную казнь, когда вина уже установлена судом и доказана. Но до этого…

— А ты уверена, что суд всегда прав? — вмешалась Нэнси. — Отец мне рассказывал случай… Он был тогда маленьким и жил в семье тюремной надзирательницы. Одну девушку собирались повесить за убийство. Она призналась, что за пять лет до того, когда была подростком, зарезала младшего братишку. Отец уже собирался с друзьями посмотреть на ее казнь — тогда вешали публично — но ее помиловали. Ну так вот. Она утверждала, что совершила преступление в одиночку, но обстоятельства дела были таковы, что одна все это проделать она явно не могла, — Нэнси хитро прищурилась. — Конечно, может, она не невинная жертва, а соучастница… Но все равно: ее бы повесили, а кто-то ушел от суда — и толку?

Зевнув, она потянулась за яблоком.

— Отцу особенно нравилось наблюдать за семьями тех, кого казнили. Кто-то рвал на себе волосы, бился… А чаще просто стояли и наблюдали равнодушно, будто это и не их близкие там, в петле. А у той девушки семья была большая. Говорят, она и сделала это ради другого брата, если не вместе с ним. Вот посмотрела бы я на него, в самом деле, когда ее стали бы вешать!

Нэнси расхохоталась, и Дональд вместе с ней. Джейн покачала головой, поджав губы. Альбус предпочел передвинуться поближе к семейству Уизли — однако и у тех не все было гладко. Генри все-таки решил уйти из команды и теперь ругался с Малкольмом, а Розалин пыталась их утихомирить.

— Ты сам видишь, что у меня ничего не выходит, — оправдывался Генри. — Сколько я ни тренируюсь, все без толку. Что мучиться? Найдите нового ловца, а я выберу дело по душе.

— Но ты подводишь команду, — хмурился Малкольм. — Чтобы выбрать ловца и обучить, нужно время, а до матча его не так уж много.

— Но вам стоит хотя бы попытаться, — вмешалась Розалин. — Пока Генри в команде, всем плохо: и ему, и вам. Может, с новым ловцом повезет больше.

— Было бы еще, из кого выбирать. Не вижу никого, кто мог бы заменить Генри.

— Видишь или нет, я больше играть не буду, — ответил Генри резко. — Это мое последнее слово.

Утро выдалось холодное и ветреное. Поднявшись раньше всех в комнате, Альбус отправился в Большой зал, но по дороге почему-то остановился, вглядываясь в высокое окно коридора. Серое небо утром не стало светлей, еще зеленые деревья уныло шумели листвой. Мальчик призадумался, не понимая, почему на душе как-то смутно. Пролетавший мимо Толстый Монах кивнул ему и пожелал хорошего учебного года. Альбус рассеянно поблагодарил и пошел дальше.

За столом Гриффиндора пока было только несколько старшеклассников, сгрудившихся над газетой. Завидев Альбуса, Малкольм почему-то схватил его за руку и сам усадил за стол. Розалин приоткрыла губы и жалобно моргнула.

— Ты… — тихо обратилась она к брату.

— Да, я сам скажу, — кивнул Малкольм и положил Альбусу руку на плечо. — Послушай, только не волнуйся. В газете написали… Ну, может, твою мать еще не известили, идет по нескольку дней…

Альбус, почти не слушая, смотрел на Анджелу, живо захлопнувшую номер «Пророка» и спрятавшую под стол.

— Дай мне газету, пожалуйста, — попросил он.

— Не стоит, — Малкольм стиснул пальцы.— Мы и так скажем, а то там — одни сплетни…

Альбус, не слушая, привстал, надеясь отнять у Анджелы газету, но тут Розалин мучительно выдохнула:

— У тебя умер отец.

Альбус медленно опустился на место, рассеянно потер висок. Розалин обняла его и погладила по волосам. Мальчик отупело глядел перед собой.

Он не чувствовал боли или горя: успел отвыкнуть от отца, да, признаться, и не был к нему никогда особенно привязан. Даже сейчас он почти не думал о Персивале, больше представляя, что творится в Годриковой Впадине. «Мать, наверное, с ума сходит. Аберфорт, поди, ревет. Скажут ли Ариане? Лучше бы не говорили. Хотя скрыть не смогут, чего уж там. Жалко их всех. Наверное, я неправильный, раз не горюю, так что хорошо, что меня там нет… Но жалко». Вздохнув, Альбус отодвинул чашку кофе, которую предложила Розалин.

— Может, отпросишься у директора? — предложила она робко. — На похороны ведь отпускают.

— Там нечего хоронить, Роз, — резко ответил Малкольм. — Тела выбрасывают в море… Альбус, прости.

— Ничего, — пробормотал мальчик. Думалось плохо, и снова, как после летней ссоры с матерью, наваливалась пустота.

— Тогда напиши им, — посоветовала Розалин. — Хоть пару строк. Понимаю, ничего на ум не идет, но… Нужно сейчас чем-то себя занять. Ты пойдешь на уроки?

— Да, — мальчик кивнул и спотыкающейся походкой вышел из Зала. В ближайшем классе набросал письмо.

«Мама, узнал из газет, что случилось с отцом. Мне очень жаль. Вы скажете Ариане? Лучше не говорите, а то неизвестно, как на нее это может повлиять. Скажи Аберфорту, чтобы он сильно не ревел. Альбус».

========== Глава 26. Тринадцать ==========

Друзья Альбуса, видимо, решили, что он в огромном горе, и несколько недель обращались с ним нарочито мягко и осторожно, старались не оставлять одного и не предлагали шумных развлечений, все, как один, полюбив тихие прогулки у озера. Мальчишки норовили похлопать по плечу, девочки — сжать руку или принести угощение. Даже Гораций, заговаривая с ним, выглядел смущенным.

Альбус испытывал неловкость и раздражение. Он не так уж сильно горевал по отцу, к тому же накатывала злость, когда друзья обращались к нему тоном, похожим на тот, каким он обычно обращался к Ариане. Так что, когда стремление друзей утешить постепенно остыло, он был счастлив.

Мать на письмо не ответила.

Между тем учебная жизнь шла своим чередом, и к привычным уже обязательным дисциплинам прибавились предметы по выбору. Первым, с кем познакомился Альбус из новых преподавателей, оказался профессор Кей, нумеролог.

Невысокий, щуплый человечек в черном сюртучке напоминал бы сверчка, если бы не желчное желтоватое лицо, черные раскосые глаза и совершенно лысый череп. Кожа на лбу, дряблая и изрезанная морщинами (хотя профессор Кей казался относительно молодым) удивляла разнообразием складок, сопровождавших каждую гримасу профессора. А гримасы, в основном брезгливого характера, он стал корчить, едва войдя в класс.

— Стефан Кей, — бросил он ученикам, оскалившись так, что при всем желании это нельзя было принять за улыбку. — А вы, я смотрю, решили, что будете выглядеть умнее остальных, взяв мой предмет? Что ж, разочарую: вы пришли сюда только затем, чтобы осознать, насколько вы глупы и ограниченны. Все великие тайны нумерологии вам не понять никогда.

— Вы уверены в этом, сэр? — усмехнулся Альбус. Преподаватель отчего-то совершенно не показался ему страшным, скорее вызвав смесь жалости и презрения. Профессор Кей, вздернув верхнюю губу наподобие вампира, повернулся к нему.

— Так-так-так… Среди нас гриффиндорец? А, ну да, меня предупреждали. Мистер Дамблдор. Хочу сразу предупредить, дерзкий мальчишка: я не Галатея Меррифот, чтобы ставить оценки за наглые глаза, и не профессор Корнфут, чтобы поощрять сумасбродство. С вас я буду спрашивать сильнее, чем остальных, потому что вы уж слишком высоко себя цените.

Альбус только улыбнулся и пожал плечами. Прошедшее лето — только сейчас он это почувствовал — что-то изменило в нем. Оценки, брань, даже розги — это все ни капли не страшно, не опасно и не больно. Опасно — когда ты один в пустом доме, тебе нельзя применять магию, а за тобой гонится зубастый инфернал. Страшно — когда ты пешком идешь из одного города в другой, сбил в кровь ноги, и еще неизвестно, найдешь ли себе ужин и ночлег. Больно — когда тебя секут, а родной брат смеется тебе в лицо, или когда мать говорит, что лучше было бы скинуть тебя до родов. «Что ж ты хочешь, душе-то больней, чем коже», — будто Элфиас вздохнул рядом. Альбус мотнул головой: глупости все это, конечно. Учиться стоит ради реальных навыков, а не оценок — правда, но прочее…