В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Думаю, — медленно сказал он, голос его был пропитан дрожащим спокойствием и уверенностью, — раз Итачи что-то решил, это наши с ним проблемы, и я разберусь без вашего присутствия, вы мне никто, чтобы я говорил с братом при вас. Хочу у вас поинтересоваться лишь об одном…

— Саске, прекрати, — холодно осадил его Итачи. Но тот даже не повернулся.

— Саске, прекрати, Саске, прекрати… Итачи, пожалуйста, не вмешивайся, тебе же до безумия нравится молчать. Хотя бы не лишай меня права на слово, раз лишил меня участия в наших проблемах. Изуна-сан, я понял наше положение, но если я буду работать, то можно как-то избежать того, чтобы Итачи участвовал во всем этом?

Изуна, вздохнув, встал с татами, складывая узкие ладони на плоском подтянутом животе. Внимательно посмотрел на каждого из братьев и, наконец, сказал:

— Неплохая идея, но дело в том, что человек из Корня АНБУ будет строго смотреть за тем, чтобы вы не делали ни шагу за пределы этого места. А, впрочем, тебе, Саске, я могу дать относительную свободу, но если убежишь, Итачи придется платить вдвойне. Хочешь — работай, иди хоть сейчас, через черный ход можно выскользнуть, я позаботился об этом. Сегодня отдыхайте, а завтра вечером, Итачи, прошу, будь в форме. Меня не волнуют ваши жизни и судьбы, Саске, особенно обращаюсь к тебе: не делай глупостей, если хочешь выбраться сухим из воды. Это не худший расклад, поверь мне. Я многое видел в жизни, я многое пережил, многое и многих потерял, и по вине Конохи также. Я прошу тебя: не ввязывайся в то, во что тебя не стали ввязывать, думаю, не без основания. Кроме того, вспомни, что тебя учили уважать тех, кто старше тебя. Я приду завтра, если появятся вопросы, я живу в конце коридора второго этажа. На первый не заходите: там комнаты для посетителей. Всего хорошего, — Изуна коротко кивнул головой в ответ на поклон старшего из братьев и удалился, плотно закрывая за собой седзи.

После визита этого человека у Саске осталось непонятное, слишком зыбкое и смешанное впечатление о нем. Были минуты, когда он его люто ненавидел, были минуты, как сейчас, когда просыпалось нечто спокойное, но неопределенное, схожее с уважением и тайным принятием силы этого человека. Но теперь его не волновал Учиха Изуна и свое собственное отношение к нему. Повернувшись к Итачи, Саске долго смотрел в его глаза, пока не выдавил неожиданно тихим голосом, потерявшим оттенок ярости: он почти сипел, почти шептал, почти хрипел:

— Зачем?

Несмотря на обманчивый тон голоса, по взгляду Саске было видно, как он зол.

Истинная злость редко захватывала его в свои объятия, пожалуй, лишь на миссиях: разве на врагов нельзя не злиться? Разве можно оставаться невозмутимым, когда тебя ранят, или ты проигрываешь, или твою команду берут в плен, или кого-то убивают, недооценивают твои способности, глумятся над ними? Злость на заданиях рождала в Саске кратковременную расчетливую ненависть шиноби как убийцы, это давало ему силы и еще большей уверенности. После ее жара снова царило былое хладнокровие.

Но сейчас было нечто другое, нечто, что сковало все внутри, не так, как на миссии: было холодно.

Итачи сел на татами, скрещивая ноги как незадолго перед тем Изуна, и подперев подбородок, принялся смотреть в один из углов комнаты. Саске не повторялся: он прекрасно видел по глазам брата, что тот готовит ответ.

Было в темных зрачках Итачи нечто печальное и смиренное своей участью оружия деревни, всегда было — быть может, он рожден с этим взглядом? В детстве его не покидала эта серьезность, сейчас, Саске не мог себе врать: он любил эту дымку задумчивости. Брат казался знающим, умным, с его взглядом было спокойно, ведь он иногда мог и светиться, и улыбаться, и быть ласково-мягким, а иногда жестоким и холодным, почти убийственно непреклонным, как с отцом, как на заданиях.

Итачи разомкнул мягкие губы и почти выдохнул, но все же твердо и уверенно, так, как подобает ему:

— Чтобы ты жил, разве тебе не понятно.

— Жил?.. И все?

Казалось, вопрос Саске задел и возмутил спокойствие Итачи.

— Есть что-то дороже жизни?

— Естественно. Например, мы.

— Для меня эти глупости не так дороги, как твое существование.

— Бред, ты шутишь, я… мне стыдно даже самому себе признаться в такой дурацкой сентиментальности, но я готов был умереть, чтобы только быть с собой. До чего я опустился ради тебя, я ни для кого бы так не опустился. Я ненавижу себя за это. Ты понимаешь меня?

— Я, кажется, — Итачи разозлился еще больше, — говорил тебе, что все это было детским безрассудством.

Саске опустился на пол, садясь около Итачи. Их колени почти соприкасались, но все же была некая дистанция, всегда стояла при их общении. Вечно маленький брат, вечно большой брат. Вечные просьбы, вечные отказы и молчание. Вечно отдавать что-то ради чего-то. Жертвовать, отдаляться и так без конца и края.

Без конца и края.

Смысл жизни?

Тогда Саске проклинал и ненавидел эту жизнь.

— Итачи, — рука Саске легла на ткань его юкато на колене, как будто пробуя действовать без злости, мягко, — это тот человек заставляет или Коноха вынуждает, унижает этим тебя? Я убью Изуну, если будет нужно. Расскажи мне все.

— Тебе сказал Изуна, этого достаточно, — возразил Итачи, но тут же решил умолкнуть, встретившись почти с ненавидящим взглядом в свой адрес.

— При чем тут это? Кто бы мне и что ни говорил, я верю только твоим словам и ничьим больше. Если весь мир скажет: «Да», а ты: «Нет», то я поверю лишь тебе. Что это за история?

— Я должен делать то, что скажет Изуна-сан или ты пострадаешь. Это наше наказание, не находишь ли, что наши жизни дорого стоят? — усмехнулся Итачи.

— Мне не нужны твои жертвы, я справлюсь сам, самостоятельно и без чьей-то помощи, я достаточно силен, не недооценивай меня. Если я захочу, меня пальцем не тронут. Надо искать другой выход, да что они, в конце концов, сделают? Мы сбежим.

— Убьют родителей. Ты этого так хочешь?

Саске прикусил губу, замолкая.

— Родители? Наши родители? Проклятая Коноха! Тогда я заработаю, я все смогу, просто положись на меня, дай мне быть твоим братом. Я сильный, я достаточно сильный, чтобы все решения принимать самому, почему ты не считаешь нужным сказать это все мне? Ты не уважаешь меня. Я не позволю тебе разорвать нашу связь, ведь ты должен понимать, что для меня будет все это значит, и…

— Замолчи.

Итачи, скинув с себя руку Саске, встал, окатив младшего брата взглядом с нескрываемым раздражением.

— Ты говоришь как несмышленый ребенок, как маленький и глупый брат, который кричит по пустякам и пустяковые вещи. Ненавидь меня, проклинай меня, уходи, ведь я предлагал тебе бежать. Если надо, я разорву наши узы, как и начал все. Это было моей ошибкой, я отпускаю тебя, уходи, закончим все это, чтобы ты не мучился моим присутствием, ведь это я тебя привел сюда, но твоя жизнь мне, да, дороже, чем твоя любовь или привязанность, не знаю, что ты ко мне чувствуешь. Раз все так получилось, то мне не нужно ничего этого: ни твоей любви, ни твоих забот, довольно я подставил тебя под удар и чуть не убил своими безумными и слепыми идеями, я не собираюсь делать это снова, что бы ты там мне ни говорил: один раз я дал тебе выбрать, и, увы, сам подтолкнул тебя на неверный выбор. Преступник здесь один — я, ты лишь моя тень. Это достойное наказание, я же был эгоистичен, пойми, я в каком-то смысле манипулировал тобой для своих целей, искал жизни и спокойствия в первую очередь для себя, а потом задумался о тебе. Это мой долг, защитить тебя, и он дан мне нашими родителями. Не согласен — тебе дали свободу, я тебя не держу. Это мой долг, который я не выполнил, в чем я виноват перед тобой; в конце концов, долг старшего брата, как и долг всех взрослых, дарить младшим дорогу в жизнь. Так иди уже по ней, если дело во мне, скажи: я придумаю способ ненавидеть меня.

— Итачи, — Саске также встал, — скажи одно: что ты ко мне чувствуешь?

Они стояли друг напротив друга, смело смотрели в глаза, как не братья, а как два соперника, сошедшиеся в схватке, как на тренировке, где они забывали, что они — родственники. Одного захлестывала обида, другого — сила собственных мыслей, сводящих с ума, смесь лжи и правды в собственных словах, ведь то, что он был эгоистичен, не означало, что все было сделано лишь для себя и с корыстью. Итачи не знал, чего он хотел в данную минуту, многого, но одно желание точно перекрывало остальные: чтобы Саске не было рядом, впервые в жизни он так сильно желал, чтобы этот человек раз и навсегда исчез из его жизни. Итачи не желал ненавидеть, ему достаточно было… чего?