Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

– Да уж, – проговорил задумчиво, наклоняясь, чтобы поднять забытую Терренсом зажигалку и положить её на стол.

– Пока меня не было, вы не поскандалили? – спросил Мартин, которого показное счастье, отражённое на лице Терренса, не ввело в заблуждение, а только заставило сильнее нервничать.

– Нет, зато поговорили по душам.

– Правда? – недоверчиво поинтересовался Мартин.

– Да. Очень… откровенный получился разговор.

Откровеннее не бывает.

Трой улыбнулся и поспешил замять тему, чтобы особо о своих умозаключениях не распространяться.

Мартин хмурился и вряд ли верил словам приятеля. Однако расспрашивать, выпытывая подробности, не стал. Он неплохо чувствовал настроение окружающих, понимал, когда нужно лезть в душу, а когда от этого лучше воздержаться, и Трой был ему за столь чуткое отношение крайне признателен.

========== Глава 6. Тот, кто помогает открыть глаза. ==========

Кабинет Альберта Уилзи всегда считался местом особым. Сюда редко допускали посторонних, да и вообще, по большей части, старались заходить внутрь только в случае крайней необходимости.

Такая секретность временами наталкивала на подозрения, и Терренс, начитавшись в детстве сказок, среди которых нашлось место той, что повествовала о незавидной участи жён увековеченного в литературе маньяка, обходил кабинет стороной, не решаясь туда соваться.

Перед глазами вставали декорации родом из сказочной реальности, и страх заполнял душу. Всюду чудилась кровь и развешанные на крюках тела прекрасных мёртвых женщин. Не кабинет, а замок Синей Бороды.

Это, конечно, было глупо, но Терренс ничего не мог с собой поделать.

Альберт, будучи человеком достаточно мягким и добродушным, терпеть не мог, когда в его кабинет заглядывали другие люди. Не тот, что в школе, куда, естественно, попадали и учителя, и родители учеников, и ученики – какая тут личная зона? – а тот, что в родном доме.

Домработница, приходившая два раза в неделю, чтобы наводить порядок, обычно хозяйничала во всех комнатах, кроме этой.

Альберт для надёжности закрывал свои владения на ключ и отдавал их кому-нибудь из родных лишь в случае крайней необходимости. Мартину мог и просто так отдать, поскольку считал его надёжным человеком.

Такую практику с хранением ключей Альберт взял на вооружение после того, как несколько важных бумаг, связанных со школьными делами, пропали из кабинета, и никто не мог сказать, куда именно они подевались.

Шкатулка с секретом открывалась просто. Терренс напрасно боялся и рисовал в воображении декорации, достойные звания фильмов ужасов. Ничего такого в кабинете не было.

И быть не могло.

В любое другое время, вспоминая о заблуждениях, свойственных детским годам, Терренс вдоволь посмеялся бы и посчитал это забавным, но сейчас ему было не до смеха.

Одна неприятность накладывалась на другую, нарастая подобно снежному кому, обещая рано или поздно окончательно сбить Терренса с ног, подарив ему последнее пристанище в этих снегах.

Обожжённая рука болела немилосердно, а в носу прочно поселился запах припаленной плоти.

Перед тем, как отправиться в кабинет отца и проводить там ревизию в поисках писем, Терренс завернул в ванную комнату и обработал пострадавшее место мазью от ожогов. Нельзя сказать, что ему стало намного легче. В первый момент боль даже усилилась. Он стиснул зубы и глухо выругался, чувствуя, как в уголках глаз выступают слёзы.

Пустив воду, набрал полную пригоршню в здоровую руку и умылся. Теперь можно было совершать марш-бросок, надеясь, что отец не вернётся домой раньше положенного времени, а мать не станет сильно кричать, поняв, что её обманули, и ключи понадобились именно старшему, а не младшему сыну.

Чета Уилзи, конечно, отличалась пониманием и любовью к детям, но иногда их весьма здорово заносило на поворотах. Что в ситуации с ключами, которые было решено давать только Мартину, как более надёжному участнику братского тандема. Что в случае с обучением Мартина, о котором Терренс узнал задним числом и сначала даже не поверил в возможность такого развития событий.

Он пошёл к отцу вместо Мартина, желая добиться торжества справедливости, но его попросили не лезть не в своё дело и изучать свою юриспруденцию, раз уж он давно определился и при попытках переубедить, затыкал уши, не желая слушать аргументы в пользу возможной смены интересов. Терренс готов был поспорить на что угодно: согласие Мартина, сделавшее последнего несчастным, его же в глазах родителей и возвысило, сделав сыном мечты.

Немного повозмущался, побушевал, хлопнул дверью, но воле родителей подчинился. Не то, что старшенький – самодовольный, упрямый осёл, ставящий свои интересы превыше семейных.

В последнее время Терренс стал ловить себя на мысли, что его родители при всей их идеальности, имеют не только положительные черты, но и ряд отрицательных. Впрочем… Чего он мог от них требовать? Они были такими же людьми, как он, Мартин, Элизабет и миллиарды других особей, не имеющих отношения к их семье.

У них, несомненно, должны были быть недостатки, он ведь не в сказке живёт.

Кабинет отца, куда Терренсу за всю жизнь доводилось попадать не более десяти раз, как всегда, поражал чистотой и идеальным порядком. В этом плане Альберт всегда отличался педантизмом, и Мартин, вероятнее всего, подхватил почти все черты его характера. Терренс нахватался и от матери, и от отца, а в итоге получилось нечто такое, определению не поддающееся.

Иногда родители удивлялись, в кого он пошёл – настолько склонный к скандальным выходкам и несдержанному, неконтролируемому практически, проявлению эмоций. Потом многозначительно замечали, что, вероятнее всего, в прадеда по материнской линии. Терренс понятия не имел, что собой представлял его прадед, а в глубокое изучение семейной истории не погружался, за исключением одной отдельно взятой вехи, потому личность, упомянутая в речи родителей, оставалась для него размытым силуэтом, не имеющим никаких отличительных черт. А раз не знал, с кем сравнивают, то и споры считал нецелесообразными.

Он осторожно погладил повреждённую ладонь, поморщился от очередной вспышки острой боли. В остальное время она тоже никуда не уходила, постоянно напоминая о себе, но имела иные характеристики. Ноющая, тянущая – мерзкая, одним словом.

Терренс не думал, что сообщение о выборе свидетеля произведёт на него такое впечатление.

Временами он ловил себя на мысли, что, наверное, с происходящим смирился. Ему не больно, он просто принимает всё, как данность. На расстоянии от Рендалла, когда не приходилось сталкиваться с ним ежедневно, выдерживая это соседство в течение нескольких часов, становилось не в пример легче. Когда Терренс вынужденно пересекался с ним в коридорах или слушал ответы во время занятий, было гораздо сложнее мириться со своими чувствами и осознанием, насколько они обречённые.

Рендалл упорствовал. Даже в тот момент, когда они поднимались на сцену, следуя один за другим, в чёрных мантиях и шапочках с кисточками и, теоретически, виделись не только в стенах школы, но и вообще в последний раз, он ничего не сказал, продолжил отстаивать мнение о необходимости держаться друг от друга на расстоянии.

Так будет проще, так будет легче, говорил он, покусывая нижнюю губу.

Кому? Кому от этого будет проще и легче?

Терренсу хотелось схватить его за плечи, встряхнуть, как следует и всё-таки вытрясти, выбить, выпытать истинные причины прекращения отношений. Но он позволил Рендаллу уйти и теперь с отчаянием ожидал наступления дня свадьбы, не представляя, как сдержится в момент произнесения брачных клятв.

Каким чудом заставит себя промолчать, когда прозвучит вопрос, обращённый к гостям: знает ли кто-то причину, по которой брак не может быть заключён?

Терренс мог первым закричать, что, да, он, несомненно, знает.

Только Рендалл не хотел этого. Терренс чувствовал, что Рендалл ни за что не откажется от брака, независимо от причин, толкнувших его на создание этого союза.