Камаэль (СИ)

Ночью мы, как ни странно, спали, выставив двух дежурных, сменяющих друг друга, чтобы ничего точно не проворонить, хоть мы с Аэлирном и Элиасом старались во всю, налаживая защитные круги. Я долго ворочался и не мог провалиться в спасительный сон, мысли сгрызали изнутри, вызывая болезненную дрожь. Правильно ли я поступаю? Не сделаю ли лишь хуже? Не обреку ли мирных Светлых на смерть своими поступками? Сгрызаемый изнутри этими переживаниями, я провалился в уже привычный кошмар, понимая, что по пробуждении буду совершенно выжат, не отдохну ни на каплю. И всё же, мне удалось добраться до окна, куда так отчаянно скрёбся мой брат, смотря на меня широко распахнутыми, полными ужаса глазами. А позади него разверзлась Долина. Но она не напоминала ту неподвижную серость, что я запомнил по долгим часа и дням, что провёл, лелея, взращивая чёрный огонь мести. Серые тени будто наполнились сотнями и тысячами осколков живой тьмы. Они копошились, ворочались и двигались в нашу сторону, неумолимо, медленно, едва заметно, но я знал – когда-нибудь эта пустота вырвется наружу. И если я приоткрою окно хоть на мгновение, чтобы спасти брата, погрязшего в этом ужасе, не смогу его более закрыть. Оставлю брешь в наш мир. Мои пальцы дрожали, когда я приложил ладонь к ледяному стеклу, по нему разбежался белый морок, когда прислонился лбом. Кажется, вампир кричал что-то и говорил, и, пусть я никогда не умел читать по губам, но знал, какую мольбу он возносит в эти мгновения.

– Прости меня, – тихо прошептал я, и очередное белое облако расползлось по стеклу. Слёзы нестерпимо жгли глаза. – Прости меня.

Вампир на мгновение замер, глядя на меня абсолютно потеряно, затем замотал головой из стороны в сторону, кажется, закричал, но я не мог расслышать даже лёгкого шороха. Колени предательски дрожали, равно как и руки, и я не мог отвести взгляда от бледного лица. Проснулся я от собственных слёз – они резали глаза, от них волосы взмокли, лицо теперь казалось сплошным оголённым нервом. Но востоке только начинало подниматься солнце, а дежурившие в это время двое перевёртышей даже не заметили моего пробуждения. «Пусть это будет лишь сон, – про себя шептал я, сцепляя между собой пальцы в замке. – Пусть это будет самый обыкновенный кошмар. Куарт, умоляю тебя, пусть это будет лишь сон, без предсказаний и прочей дряни.» Пожалуй, я бы мог пролежать так хоть весь день, пытаясь собраться с силами, страдая и сокрушаясь на пустом месте, однако моего слуха донёсся топот копыт. Поспешный, дробный перестук напоминал стук града по деревянной крыше, и я был почти на сто процентов уверен, что это гонец. Кто ещё может столь безжалостно подгонять своё ездовое животное, то и дело громко щёлкая кнутом и прикрикивая «пошёл!»? Я подорвался с места, разом забыв обо всём, что сгрызало меня изнутри, тряхнул Аэлирна за плечо:

– Вставай. Мы отправляемся немедленно. Остальные нас догонят.

– Что за шум? Пожар? – Павший медленно сел, потирая заспанные глаза кулаками, подобно маленькому ребёнку. Будь ситуация иной, я бы залюбовался им, обязательно бы приласкал.

– Нет. Гонец. Надо последовать за ним. Немедленно.

Отвернувшись, я принялся спешно натягивать на себя одежду и доспех, на обращая внимания на колючий холод, на удивлённые взгляды перевёртышей. Они, наконец, зашевелились, сели, затем принялись будить остальных, но особо не торопились. К тому моменту, как все проснулись, я уже сидел верхом и дожидался, пока Аэлирн закончит заворачиваться в свою одежду и оседлает свою кобылу.

– Эмиэр, ты уверен? – пусть Лаирендил открыл глаза самым последним, из них всех он выглядел самым соображающим.

– Уверен. Возьмёшь к себе Элиаса – отвечаешь за него головой. Я постараюсь подать вам сигнал, как только мы доберёмся хоть до куда-нибудь.

Дракон кивнул, а я дал коню шпор, заставляя его сорваться с места. Есть вещи, которые мы не можем увидеть – звук падения, хотя сам процесс вполне может быть зафиксирован нами; пение скрипки, хоть мы и видим, как натёртый канифолью смычок касается струн; трель соловья, скрывшегося в ветвях. Некоторые вещи мы не можем услышать. Почувствовать. Понять. Мы принимаем всё на веру, как данность, не желая что-то видеть, слышать, чувствовать, понимать. Да и зачем, когда до нас жили миллионы других людей, которые всё доказали. Нам не дано управлять ходом времени, дуновениями ветра, приливами и отливами. Всегда есть что-то, что выше нас, сильнее. Я смог обмануть смерть. Но всё равно чувствовал на себе её дыхание, внимательный, ехидный взгляд, кажется, мог услышать тихий смех. Умнее ли я? Нет. Хитрее ли я? Нет. Упорнее ли я? Нет. Нам дали уйти. Дали набраться сил и уйти. Мне казалось, если я найду ответ на вопрос «Для чего?», то всё станет на свои места, мозаика, наконец, сложится, и я смогу увидеть полную картину. Дано ли мне увидеть её по-настоящему? В этом я сомневался.

– Если ты и дальше будешь мучить себя этими вопросами, ты станешь слаб, мой однокрылый. – В пути, словно продолжая недавно прерванный разговор, вдруг произнёс Аэлирн. – Ты потеряешь веру в себя, в свои удивительные силы, едва ли сможешь поднять меч. А когда окажешься загнанным в угол, единственное, что ты сможешь сделать – ещё раз задать себе все эти вопросы. Ты, так или иначе, спросишь себя об этом, мне ли не знать. Но есть разница между тем, спрашивать себя об этом, лёжа в постели с мужьями, разморенным от страсти и удовольствия, в спокойной стране, или же – сидя в углу, пропахшем кровью и смертью, твоим собственным страхом. Выбирай, Льюис. Ответы будут зависеть и от этого тоже.

С этим было трудно поспорить. Но что-то мне подсказывало, что я всё равно очнусь загнанным в угол, затравленным зверем, обезумевшим от страха. Лорд Роул ясно дал мне понять, что он знает о моих силах, о моей сути куда больше меня самого, что в этом смысле перевес на его стороне. Когда я явился в этот мир вновь, пьяный от жажды мести, всё мне виделось таким ничтожным и мелким, что теперь мне становилось совестно и мерзко от себя самого. Мою голову забивали легендами о том, как Павшие вырывались из Долины и стремились утопить мир в крови, как эпохи окрашивались в алый, как несколько веков прошли в тяжкой борьбе с этими порождениями самых чёрных желаний и страстей. И в то далёкое время, когда мальчишка Льюис пытался добраться до Совета и только должен был возложить на свою голову корону, мне казалось, что нет существ сильнее, чем Павшие. Что никто не сможет совладать с ними. Теперь я взглянул на ситуацию с другой стороны.

Раз в несколько сотен лет обязательно родится такой маг, чьи силы будут столь остры, что сама материя мира будет от них плавиться. Павший же, а точнее тот, кто им становится, добивается таких результатов, оттачивая их за гранью. Там, где мешает только абсолютная тишина и отсутствие каких либо ощущений. Поэтому мы видим иначе, чувствуем иначе, слышим, но на этом всё и заканчивается. Достаточно ли этого, чтобы одержать победу? Над одним вампиром и, может, даже сотней – да. Но над идеей? Над безумной идеей, вложенной в их головы, давшей им почувствовать себя всесильными? Стоило пытаться, чтобы знать – я и многие другие, желающие мира, смогут проснуться после того, как уснули, смогут снова радоваться жизни и спокойствию, наслаждаться чистым воздухом, не наполненным выхлопными газами и порохом. Но чтобы этого добиться, нужно убрать с пути многих. Дипломатия никогда не была моим коньком, и Джинджер знал об этом. Готов ли он был вдруг начать получать вести о сгоревших городах, о погибших доверенных лицах? И не жалел ли он о том, что когда-то решил напасть со спины, прервать мою жизнь? Список вопросов рос с каждым днём в геометрической прогрессии, но я не уставал пытаться найти ответы, вычёркивать бессмысленные вопросы и добавлять новые.

Следы коня гонца отпечатались на сырой дороге просто восхитительно, и у нас не оставалось сомнений, куда ехать, куда направиться в следующую очередь. Мы даже почти нагнали его, но тот всё же въехал в город раньше нас, а это означало, что нам, может быть, придётся, прокладывать путь себе силой, а это ничуть не будет способствовать тихому проникновению и отсутствию внимания.