Портреты Пером (СИ)

Лидер, потянувшись к котелку, почерпнул стаканом ещё, хотя даже четверти не выпил.

– А может, не надо перебарывать, – Арсений тоже зачерпнул из котелка. С варевом в стакане соображалось лучше. – Тебе бы, кроме шуток, работу такую… с длительными командировками. Вот как с месяц где попало промотаешься, домой потом очень даже охота. Особенно если есть к кому. Ну… – он слегка взболтал глинтвейн в стакане, – по крайней мере, у меня до особняка так было. – Он краем глаза заметил, что Джек слушает. И внимательно. Может, тон его успокаивает? – Вот вроде рвёшься куда-то, чуть ли на заднице не подпрыгиваешь, получаешь командировку – то здесь, в предместьях Лондона, то на закраинах каких-нибудь, то вообще в Шотландию зашлют… Один раз во Францию летал, кстати. Сначала прям зашибись, а через недельку-другую вроде как понимаешь, что и вернуться не прочь. И возвращаешься вполне себе с радостью.

– А, ты ж фотограф… Это по сколько раз в год? – В глазах Джека зажглось что-то похожее на интерес. Он даже в стакан пялиться перестал.

– Да чуть ли не каждый месяц, да ещё и без предупреждения. Вообще на месте не сидишь. По долгу службы, знаешь, в какую только глушь не отправят. Или наоборот – мегаполис. Сходишь на пару мероприятий, отработаешь, обработанные фотки отошлёшь, и ещё с неделю по городу мотаешься, частные заказы ищешь ради интереса. Дорога туда-обратно оплачена, жильё только найдёшь, и всё. Красота.

Джек слушал, кивал и ухмылялся так… по-джековски.

– Да, круто… Только мне, с моей специализацией – что? Монтёр по вызову? Междугородний монтёр по вызову?

– Проблема, – согласился Арсений, делая отрывистый взмах указательным пальцем. – Посмотрим… Техник при съёмочных группах? В оптике ж помимо прочего шаришь? Они куда только не выезжают. Была у меня знакомая из съёмочной бригады BBC… – он щедро глотнул из стакана и продолжил на волне озарения, – они всё про природу снимали, лосей там всяких, сусликов… Короче, всё такое. Так вот – куда только их группу не засылали. Помнится, в отпуске один раз напросился с ними слетать на Тибет, ну, так сказать, зайцем, так потом такие фотографии были… А это я к чему? – он повернулся к лидеру, – а к тому. Знакомство-то у меня в той среде осталось, так что приспроситься могу. Как идея?

– А вполне, – Джек отсалютовал ему стаканом. Выпил в три глотка, помотал головой. – Мне если матчасть подтянуть… – он перестал улыбаться, но выражение было упрямое, а не тоскливое, как до этого. – Даже если Эжени меня не ждёт и идти некуда. Всё лучше, чем постоянно сбегать. Блин, Эрсей, ты всегда по жизни такой гениальный был, что ли?

– Э-э, – Арсений, усмехнувшись, помотал перед ним пальцем. – Я просто истину одну знаю. Нафиг ждать и подстраиваться под жизнь. Берёшь её… – Осёкшись, он понял, что глинтвейн незаметно своё дело сделал – комната слегка плыла, мягкий мрак гостиной нахлёстывал на пятачок света перед камином, размывая его в себе – и невдомёк, что это просто камин гаснет. А в затуманенной голове на слова «берёшь её» почему-то нарисовалась картинка – он в библиотеке, прижимает к стеллажам слегка растрепавшуюся Тэн. В тёмном взгляде напротив нет привычной непроницаемой стены, только огонь, он знает, так может быть, так есть, и целует её – долго, сильно, глубоко, скользя ладонями под строгой чёрной одеждой, сминая ткань в складки и с упоением ощущая, как тонкие длинные пальцы впиваются в его спину.

Ох ты ж бля

Он помотал головой.

– О чём я там?..

– О жизни, – Джек мотнул головой.

– Ну-у-у… Короче, либо ты её подомнёшь, либо она тебя выебет. Морально. Много раз подряд. Вот так вот.

– Морально… Жизнь или маньяк.

– Или маньяк, – согласился Арсений. – Но тут же смотря как смотреть… Вот мы думаем, он вроде такой… весь типа… Ну ты понял. А вот представь, головная боль у бедолаги каждый день. То камера заискрит, то жучки сдохнут, потому что, видите ли, крысы какие-то с глушилками бегают, то все носятся – хрен уследишь, то книги портят в библиотеке – ценные экземпляры! Ломают обстановку. Кот обоссал антиквариальную… антикварную вазу, Последователи гундят и просят уроки, Алиса каждые три минуты в любви признаётся, Подполье опять доковырялось, разнесли полдома, да ещё и ходят обзываются…

– Словами нехорошими, – хохотнул лидер, уловив мысль. – А после этого… корми их ещё… лекарства подкидывай…

– Свободе учи, нехристей! – Арсений, разойдясь, стукнул кулаком по пуфику, на котором сидел. Джек ржал.

– Во-о… да он же после такого ангел… Эй, ангел! – крыс махнул рукой камере, но Арсений вовремя поймал его за запястье. Лидер не обиделся и перебрался на его пуфик, вытолкав хозяина к краю. Арсений опомниться не успел, как Джек привалился к его плечу – видимо, опьянение брало своё.

– А ты, – уже слегка заплетающимся языком заговорил, когда в камине остались одни угли и темнота доползла до их ног, – почему из дома сбежал? Так же, как со мной, э?

– А, не совсем. – Арсений слегка накренил стакан, чтобы поймать остатками глинтвейна отблеск от углей. – Просто я всегда знал, что буду жить так, как хочу. Для этого надо было подождать. Вот я и ждал – до семнадцати.

– А пош-шему до семнадцати?

– До этого я за сестрой приглядывал, – отозвался Арсений нехотя. – Нас отец растил, ну и я, как старший...

– И эт со скольки ты…

– С семи.

– Ну и ну. А малявке, получается... ты говорил, у вас разница в пять лет... два года, выходит. Умерла?

– Кто?

– Мать. – Джек потянулся к котелку.

– А, не. Ушла. Я помню, как уходила. Э, мне тож подлей… Ага, хватит. Она странная, знаешь... Никогда не видел, чтобы она улыбалась, ни разу. Хотя отца любила... Но у них вообще что-то непонятное было, между ними. И какая же она красивая… Знаешь, сколько б времени ни прошло, я понимаю – это самая красивая женщина, которую я видел. Высокая, стройная, кожа смуглая. Волосы чёрные-чёрные, густые, если распускала – были до колен. Глаза тёмные, с поволокой. Полукровка, наполовину русская, наполовину китаянка.

Джек ожидаемо захмыкал.

– Так ты…

– Ну да, на четверть китаец, – Арсений легонько хлопнул его по затылку, чтоб не борзел. – Но языка не знаю. Мать с нами не говорила на нём. Это папаша на двух говорил, что со мной, что с сестрой, с самого нашего рождения. Он же синхронный переводчик. Потому я так хорошо на английском шпарю…

Он замолчал, прищурившись и глядя, как темнота проглатывает лохматый призрак ёлки.

– А что ещё… – Джек пошевелился рядом, выводя его из задумчивой созерцательности, – про мать?

– Она всегда была грустная. Нет, слёз от неё не дождёшься, но во взгляде такая тоска… А я, малолетний сопляк, готов был мир перевернуть, чтобы она улыбнулась. А в один солнечный апрельский день она ушла. – Арсений глотнул из стакана, перевёл взгляд с ёлки на догорающие в камине угли. – Папаша в комнате закрылся, не вышел. Он потом долго в себя прийти не мог, любил её без памяти. А она сказала мне, что не может остаться. И, дьявол, до сих пор, как вспомню эту тоску в глазах… Потом наказала беречь сестру. Мелкая ревела, сама не понимает ещё ничего, но чует, что дрянь какая-то творится и ко мне жмётся. Я её только обхватил и смотрел, как мама уходит, как дверь за собой закрывает. А когда замок щёлкнул, понял вдруг... Не важно. Так мы и остались втроём. Нет, я не жалуюсь, у нас клёвое детство было. Папка ж не только переводчик, он ещё и ролевик, где мы только не побывали...

– А, поди, здравствуй дедушка Толкин? – понимающе хмыкнул Джек.

– Ага. Папаша шалопай, конечно, но добрый, и нас с сестрой любил с собой брать. Мы так и на игры ездили, ещё он нас часто в горы вытаскивал, в походы. То на природу, то за город, там у нас в коттедже дед и бабка жили по отцовской линии. Там я, кстати, свой первый фотоаппарат на чердаке нашёл... Ну, походу, это была судьба. А мама иногда на выходные приезжала, такая же чужая, красивая... У неё больше никого не было, жила одна. Думаю, она тоже любила исключительно моего непутёвого папашу, но никогда об этом не говорила. Как щас помню, от неё всё время пахло пионами, особенно от волос. Цветок такой, знаешь? Нет? Ну ладно. – Пальцы сжались на рёбрах стакана. – Зато сестра хорошей девчонкой выросла. Милая, добрая, на Дженни похожа. А я уехал жить так, как хотел.