Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

На размышления у Кэрмита ушло три дня. Он несколько раз прокручивал в мыслях слова Ника, возвращался в период знакомства и общения с Анной, переходил к личности Алекса. Нервно постукивал пальцами по столешнице, но не торопился открывать окна диалога и набирать гневные послания, обвиняя во всех смертных грехах, обличая и обкладывая матом.

Кэрмит старался проанализировать сложившуюся ситуацию, но, поскольку большинство деталей так и оставались для него загадкой, получить цельную картину не получалось. Только отдельные фрагменты, небольшие пятна, залитые краской на фоне белого полотна. Чтобы понять чужие мотивы, требовалось отбросить сомнения, пригласив Алекса на разговор. Тем более что в самом начале каникул Кэрмит имел неосторожность заикнуться о свидании, а сам его до сих пор не назначил, пребывая в состоянии тотального раздрая. Схема вырисовывалась простейшая. Разговор, напоминание о давней договорённости, приглашение, пересечение в реальности, а там и попытки выяснить, что к чему, да какими судьбами.

Когда позвонила Герда, он практически решился на назначение встречи. Не посмотрев на дисплей, подумал, что Алекс прочитал его мысли на расстоянии и тоже пришёл к выводам о необходимости общения. Это было одновременно волнительно и раздражающе, поскольку провоцировало неслабый прилив напряжения. Кэрмит не должен был выдать истинные эмоции на начальном этапе. Следовало удержать себя в руках и не нападать с обвинениями, едва заслышав чужой голос.

Подобный расклад представлялся проблематичным.

В процессе переписки Кэрмит удерживал себя в рамках, ни словом не давая понять, что в курсе некоторых – тщательно скрываемых от него – подробностей чужой жизни. Контактируя с невидимым собеседником, это было просто. Но с трудом верилось, что во время живого общения он сумеет сохранить хладнокровие и не наговорит лишнего, экспрессивного настолько, что в дальнейшем придётся неоднократно пожалеть о собственной вспыльчивости.

Он думал об этом во время телефонного разговора, поражая Герду необычайной невнимательностью, переспрашивая по несколько раз, извиняясь и прося повторить всё сказанное. Когда они пошли по третьему кругу, Герда не выдержала и задала главный вопрос. Что Кэрмита беспокоит? Почему он настолько рассеянный?

Он не ответил. То есть, молчать, порождая ещё большее количество подозрений, не стал, но и реальные причины не обозначил, отделавшись незначительными предлогами, которые, при любом раскладе, не имели шансов выбить его из привычной колеи. Герда не поверила, но продолжать расспросы не стала, попросив о небольшой услуге. Когда она озвучила условия, Кэрмит не удивился, согласившись помочь, раз уж у него выдался относительно свободный вечер, а все культурные мероприятия, запланированные на этот вечер, стали частью истории, отмеченной галочками в списке выполненных дел.

Не сказать, что семейный поход в театр Кэрмита вдохновлял и значился среди наиболее желанных мероприятий, однако, ничего плохого в этой вылазке усмотреть не удалось. Он побывал вместе с родителями и семьёй брата в обществе, посмотрел относительно талантливо поставленную пьесу, насладившись, по мере возможности, игрой всех, задействованных в спектакле деятелей искусства. Порадовался за Дороти, получившую – в кои-то веки! – автограф любимого актёра, так, словно это он давным-давно фанател от творчества и, спустя приличный период ожидания, получил возможность выразить восхищение лично. Стивен посмеивался над сентиментальностью супруги, воспринимая её восторги в качестве милой причуды, а не раздражающего фактора. Кэрмит ловил себя на мысли о том, что рядом с ними надо вести себя соответственно, улыбаться, а не демонстрировать кислое выражение лица. Кажется, получилось неплохо.

В ресторане он продолжал улыбаться, активно поддерживая беседу и стараясь не вспоминать о временных проблемах в личной жизни.

По дороге домой он припал к ещё одному виду искусства, скоротав остаток пути за ознакомлением с книгами, скинутыми в читалку смартфона.

Отличный вечер, если разобраться.

Но он мог быть гораздо приятнее, если бы не постоянные воспоминания о юной художнице и благородном рыцаре, отстаивающем честь своей дамы.

«На свете есть только один человек, имеющий право сбросить тебя с крыши. И этот человек – я…».

Слова Алекса вновь влезли в голову, испортив всё послевкусие милого вечера, проведённого в кругу семьи.

Кэрмит хотел разобраться в ситуации. Понять, за что его планировали отправить в полёт. За то, что познакомился с Анной? За то, что некоторое время общался с ней? Или за то, что проявил недвусмысленный интерес к одной из её моделей?

Но тогда это было всего-навсего любопытство – никаких планов на продолжение, никаких шансов, что им вообще доведётся столкнуться в реальности. Да и, если разобраться, Алекс не слишком возражал против внимания, направленного в его сторону.

– Чёрт, как всё сложно, – произнёс Кэрмит, откинувшись немного назад, прижимаясь затылком к сидению, и вглядываясь в беспросветную темноту, лишь слегка рассеиваемую светом фонарей, горевших в саду.

Погода испортилась окончательно. Морось оставалась столь же мелкой и противной, как прежде, не переходя в нормальный дождь, в воздухе ощутимо веяло холодом. Город окутал туман настолько густой, что по внешнему виду его реально было сравнить с насыщенным крахмальным раствором. Молочный, белый-пребелый. Почти ощутимый.

Кэрмит, в общем-то, привык к такому раскладу, воспринимал не самые приятные погодные условия, как само собой разумеющееся явление, но предпочитал проводить это время в доме, а не за его пределами. Сегодня ему пришлось выползти из уютного уголка, и это напрягало. Как и молчание Герды.

Когда она позвонила ему, он готовился ко сну. Промакивал полотенцем вымытые волосы, убивал время за просмотром какой-то унылой полнометражной ленты, слушая голоса актёров, но не выводя изображение на экран.

На дисплее отображались фотографии. Наконец появилось время для ознакомления с ними. Кэрмит пролистывал их, отбирая изображения, показавшиеся наиболее удачными, чтобы в дальнейшем попросить Мэри напечатать каждую из них и профессионально оформить.

Кэрмит не слишком любил собственную внешность. Правильнее сказать: он не любил её вовсе, находя достаточно тривиальной. Но на снимках он – без ложной скромности – получался прекрасно. Так, что даже сам себе начинал нравиться. В пределах разумного, без повышенной концентрации нарциссизма.

Со сном не сложилось.

Потратив время на просушку волос феном, Кэрмит надел куртку, прихватил ключи от машины и, поставив родителей в известность о необходимости совершения очередной вылазки, скрылся за дверью.

Дорога заняла больше времени, чем планировалось, и теперь Кэрмит сидел в машине, разглядывая мелкие капли, сползающие по стеклу, изредка переводя взгляд в сторону ворот незнакомого дома.

Рассмотреть, что там внутри и на территории, прилегающей к особняку, не получалось. Виной был всё тот же густой туман. Фонари, горевшие в саду, задачу не облегчали. Они и на источник света не особо-то тянули. Столь громкое их обозначение реальное положение вещей не отражало. Им больше подходила характеристика иного толка. Несколько бледно-жёлтых точек в темноте. И только.

Горел ли свет в доме, Кэрмит определить, несмотря на многочисленные попытки, не смог. Но, кажется, всё-таки нет.

Ни единого признака жизни, ни единого опознавательного знака, ни единой подсказки. Зато загадок – сколько угодно. Шерлок Холмс продал бы душу за возможность прикоснуться к тайнам чужой жизни.

– Герда, куда ты меня позвала? – поинтересовался он, услышав голос приятельницы. – Что это за дом? И кому он принадлежит?

– Ты уже там? – уточнила она.

– Да. С тех пор как приехал, прошло не менее пятнадцати минут, а то и больше. Ты собираешься показаться мне на глаза? Или мне стоит перемахнуть через ограждение, пройти квест и выкрасть принцессу из зачарованного замка?

– Пара минут, – произнесла Герда. – Всего лишь пара минут, и всё будет в порядке.