Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Ты всегда удивлял меня, – усмехнувшись, заговорил Коринт. – Звонишь, чтобы молчать. Требуешь встречи, чтобы не делать ничего. Приходишь, куда зову, чтобы послушно принимать все, что случается с тобой. Я был уверен, что ты никогда не объявишься.

От его слов отчего-то стало больно: не оттого, что их можно было расценить как оскорбление — при желании. Даже не оттого, что Коринт ждал именно этого — даже зная Берта, даже желая обратного, он был готов к тому, что их отношения закончатся таким вот обрубленным концом. Берту было больно от банального понимания того, что это могло случиться. По тысячам причин, против их воли и желания, вопреки надеждам и вере. Они могли никогда больше не свидеться. И если Берт еще и мог бы услышать, что с тем и тем, личным секретарем той самой Тессы Вёйдерс случилось тако-о-ое, то до Коринта слухи о его кончине едва ли дошли бы. А он бы ничего не предпринял, чтобы уточнить. Берт понимал: что бы ни произошло, каким бы сученышем ни был Коринт, какой бы бестолочью ни был он сам, он хотел никогда не расставаться с Коринтом, всегда иметь права на него.

– Я старался заставить себя думать, что дальше смысла нет. Ты понимаешь. – Невесело признался он. – Наверное, на самом деле нет, Коринт. И я не могу. Не могу я. Не хочу.

Коринт поднес руку ко рту; Берту показалось, что он прикусил бугор у большого пальца на ладони; видно было, что он улыбается.

– А я думал, как ты отреагируешь, если я объявлюсь. Какая глупость… – Он покачал головой. – Какая неизбывная глупость.

– Как у тебя дела? – тихо спросил Берт.

– Мне говорить правду или поддерживать разговор? – усмехнулся Коринт. Берт с упреком посмотрел на него. – Ну ладно, ладно. У меня лично дела — сносно. Скоро придется начинать где-то… где-то. Возможно, где я когда-то начинал. Возможно, в самой жопе общества. Мне не привыкать. У меня как профессионала, Берт, дела просто отвратительные. Мне бы тюрьмы избежать, если честно. У меня в электронном ящике уже дофига повесток лежит. На допрос, милый. В самые разные полицейские участки от Алжира до Мадагаскара. И даже два ордера на арест. Да ладно, прорвемся. Переживем.

«Что за фигня», – пробормотал Берт. Коринт пожал плечами.

Фигней это казалось только на первый взгляд. Все по-прежнему считали, что «Астерра» – это относительно солидная компания, дорожащая не только своей репутацией, но и своей историей. Что она дорожит корпоративным духом и до последнего отстаивает интересы работников. И так далее. Об этом говорят много и нудно, особенно в присутствии благожелательно настроенных интервьюеров на соответствующих каналах. А вообще это типичный мегакорп, ориентированный на максимальные прибыли и максимальное же сокращение убытков. И «Эмни-Терра» в этом плане оказывается ненужным балластом.

– Разве? – глухо спросил Берт.

– Разумеется.

Одно дело враждовать с мелкими чиновниками в провинциальной администрации. Даже нацправительства оказываются не самым опасным противником для колосса размером с «Эмни-Терру». Но удача заканчивается, когда целый континент ополчается против нее. Против Лиги трудно что-то противопоставить. Тесса самонадеянно решила выступить именно против нее. Точнее, не ожидала, что мелкие игры на национальном уровне внезапно перейдут на следующий. И как бы хороши ни были ее отношения с Лиоско, он не был достаточно проворен, когда речь шла о вербовке сторонников, не занимался этим достаточно давно и даже если занимался, не с прицелом на такую высокую должность. Он — на высшем чиновничьем уровне – мало что мог противопоставить неутомимому Дейкстра, и это проявлялось во всем: в том, что чиновники на местах не боялись могущества «Эмни-Терры», что любые ее проекты рассматривались крайне пристрастно и саботировались, что ее изматывали постоянными проверками и исками. И так далее. Она превратилась в болезненный организм, и «Астерра» не была уверена, что следует заботиться о нем и дальше.

– Это если говорить о внутренних делищах «Астерры», – добавил Коринт и улегся, зевнул и пробормотал: – А теперь ты рассказывай.

Берт уныло признался, что пока остается в Йоханнесбурге, возможно, с выездами в командировку в другие города. И у них все неспокойно. Хотя все притворяются, что все в порядке.

– Как везде. – Отметил Коринт. – Поговори со мной, – тихо попросил он.

Берт старался. Коринт продержался около часа, затем извинился, сказал, что устал и отправляется спать.

Одиночество оказывалось особенно тяготящим после этого разговора. Берт был бесконечно рад, когда Сибе Винк заявил, что ему категорически нужен собутыльник. До такой степени, что заявился в бар за полчаса до назначенного, зная по опыту, что Сибе наверняка задержится из-за каких-то очень важных мелочей. Но и дома оставаться лишние тридцать минут, чтобы не сидеть дураком в баре, ему не хотелось.

========== Часть 35 ==========

Сибе Винк начал с фразы, вызвавшей растерянность:

– Мы пьем за мои майорские погоны, будь они прокляты.

Берт, подумав, осторожно сказал:

– Поздравляю.

– Да провались оно! – рявкнул Сибе. Чуть не вскочил с места и не набросился на Берта. Тот отклонился назад, беспокойно глядя на него, прикидывая, стоит ли требовать охранников, и при этом сомневаясь, что те смогут справиться с ним. Но Сибе уже взял себя в руки, навис над столом, тяжело дыша, скаля зубы и угрюмо глядя перед собой. – Суки, – прошипел он. – Сволочи. Ублюдки.

– Они не присвоили тебе звание полковника, и ты зол на них? – предположил Берт, стараясь звучать ровно, не слишком бодро, чтобы Сибе не расслышал в его интонации тревоги и, чего доброго, страха: это могло спровоцировать на новый взрыв агрессии. А это было ни к чему ни ему, ни Сибе.

– Я зол на них совсем не поэтому. Ты знаешь, что такое майорские погоны? Я тебе объясняю. Ты должен всем — полковникам, генералам, гребаным лейтенантам, гребаным щеглам из правительства, гребаным снабженцам, проклятым аудиторам, а тебе не должен никто. Ты рвешь кишки для того, чтобы начальство похвасталось своему начальству, что преуспевает и достигает. Понимаешь? – И куда свирепей: – Понимаешь?!

– Понимаю, – печально признался Берт.

– Да откуда ты понимаешь?! – взвился Сибе.

Берт пожал плечами.

– Работа в государственных структурах едва ли различается по ту и эту сторону Средиземного моря, должен признаться. Нас наставляли, назидали, заставляли выполнять невыполнимое, отправляли в дали далекие, чтобы мы создали там новое идеальное общество или, на худой конец, сымитировали бурную деятельность, а потом возмущались, что мы смели действовать по инструкции и не проявлять инициативу. Просто удивительно, что, несмотря на начальство, мы все-таки приносили пользу. – Неторопливо, с едва уловимой ностальгичной ноткой рассказывал он.

– Говнюки гребаные, – процедил Сибе и заорал бармену: – Я сдохну тут, пока ты мне пива нацедишь!

Берт осторожно порадовался, что Сибе был достаточно благоразумен и решил не заказывать крепких напитков. Потому что, опять же, охранники с ним не справятся, скорее всего — едва ли они смогли бы оказать достойное лигейскому гвардейцу сопротивление. И Берту досталось бы в первую очередь — он сидел ближе всего к Сибе.

– Я был уверен, ты, белая свинья, – зарычал Сибе, – ты, проклятый гражданский, я был совершенно уверен, что я буду майором. Я не хочу быть генералом, но не против быть полковником, понимаешь? Это значит жалованье, льготы, личного шофера, страховки, о которых сейчас даже мечтать не смею, и я служил бы до пенсии, вышел в отставку, открыл бы отельчик где-нибудь, или спортзал или разводил коз на Мадагаскаре, или что-нибудь еще, но в свое время! Конкретно в свое время, когда будет хорошая конъюнктура, когда закончится это проклятое реструктурирование и когда чиновники наиграются в свои странные игры. В свое время! – повторил он, стуча кулаком в грудь на каждом слове. – Не тогда, когда этим уродам понадобились жертвы, а когда я захочу подать ходатайство, когда у меня будет нормальное настроение для этих собеседований, когда я созрел, ты понимаешь? – Он подался вперед, впился взглядом в Берта, словно хотел расщепить его на атомы в качестве проверки благонадежности и благоразумности. – И что делают они? Требуют. А если я не, то пойду под трибунал. И они отправили бы меня под трибунал, понимаешь ли ты это?