Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Яспер неожиданно шумно выдохнул и потянулся за своим коммом.

– Мы скоро выдвигаемся, Амор, – глухо заговорил он, глянув на экран, усаживаясь. – Ты оставайся здесь. Я оставлю э-ключ, предупрежу, что тебя укрывает от всех бед мира страшный и ужасный дракон, что ты был в состоянии, вопившем о помощи. А ты отдохни здесь. Я потом найду тебя. Чтобы ключ забрать, – плутовато ухмыльнулся он, только глаза оставались серьезными.

Амор лежал, не в силах пошевелиться, словно разом превратился в студень; он с трудом различал слова Яспера – улавливал звуки, пытался различить движение губ – но слова не воспринимал. Яспер выскользнул из-под сетки, задвигался по капсуле, собираясь. Исчез. Амор, кажется, дремал – прислушивался к шорохам – проваливался в сон – снова вслушивался. Яспер вернулся, заглянул под полог, сунул Амору под нос кружку с кофе.

– Не ваш лагерный, наш, тоже дерьмо. Но хоть не жидкая водичка, – сказал он. – Я поставлю рядом. Смотри не ошпарься. Мне пора, сонный отче. Насладись хотя бы парой часов отдыха, а потом отправляйся смягчать сердца, исцелять раны, изгонять болезни.

Амор недовольно застонал, закатив глаза.

Яспер самодовольно усмехнулся. Посерьезнел. Потянулся – поцеловал его. Коротко, в губы – замер, касаясь губ Амора.

– Не прячься, когда я вернусь. Мне будет нужен мой э-ключ, – пригрозил он. Шепотом – и его губы касались губ Амора, и он боялся пошевелиться, чтобы не отстраниться раньше времени.

Это сделал Яспер. И внезапно потянулся к его щеке.

– Благослови меня, – попросил он.

Амор не сразу понял, чего он хочет. Затем – собрал все свои силы, поднял руку – начал выводить крестик – опустил ладонь на его плечо и погладил неожиданно интимным жестом. Яспер прижал его руку, поцеловал ее, тихо произнес: «Да будет». Осторожно снял его руку со своего плеча – и ушел.

Амор уселся. В комнатке, которую выделили Ясперу, работал кондиционер – было свежо. В блоке, где разместилась группа Яспера, было много людей – они производили оглушающе много шума, покидая его. Они оставили после себя оглушающую тишину. Амор пил кофе – крепкий и действительно фиговый – и собирался с мыслями.

Утро продолжалось. Амор вышел из блока – его ослепило солнце, чуть не сбила с ног жара, хотя было совсем рано, что-то около семи часов утра. Пришлось щуриться, приспосабливаясь к дневному свету. Амор посторонился, пропуская решительно шагавшего в блок лигейца; тот на ходу поприветствовал его: «Доброго утра вам, отец священник». Амор угукнул в ответ и состроил пристыженную гримасу. Доброго-то доброго, но ему не здесь следовало быть и выглядеть чуть пристойней, чем тощий бродяга в мятой майке с чужого плеча. Странное дело: колени подкашивались. Все еще блаженствовали от воспоминаний об обществе Яспера Эйдерлинка. В мире Амора Дага это было приятной константой.

Амор ковырял завтрак – задумчиво крошил хлеб, помешивал хлопья в чашке, то тянулся к чашке, то опускал руку. Доктор Урбан плюхнулся на стул напротив. Поприветствовал его, ухмыльнулся в ответ на машинальное благословение, блаженно выдохнул и шумно отхлебнул кофе.

– Вот оно, истинное благословение, отец Амор, – счастливо щурясь, говорил он. – Кофе. То, что нужно, чтобы взбодрить старую развалину с утреца. Ночи с возрастом не становятся приятней. Изо всех щелей выползают призраки, знаете ли. А они, в отличие от тараканов, бессмертны. Представьте, сколько их накопилось за долгие годы моей бестолковой жизни.

Амор непроизвольно усмехнулся. Доктор Урбан с самодовольным видом приступил к завтраку. Он интересовался, как Амор отдохнул, каковы у него планы, внезапно спрашивал, что побуждает не самого глупого человека влезать в это ужасное, невыносимо тяжелое ярмо – «если, конечно, серьезно к нему относиться», – тут же оговаривался он. Амор отвечал, когда нужно, парировал при любой возможности; последний вопрос застал его врасплох – на него не ответить. Тогда им двигали самые разные побуждения, сейчас, оглядываясь, Амор даже приблизительно не смог бы сказать, какие из них были искренними, а какие – сиюминутными эмоциями, которые в юном возрасте бушуют настолько яростно, что могут сойти за истинное призвание. И на протяжении всего разговора он ждал, когда доктор Урбан – Петер, на чем настаивал сам доктор – наконец поведает ему, зачем прицепился с утра пораньше.

Дело было простым – в представлении Петера.

– Мне нужно начинать работу с мальчиками. Насчет Иге я не особо переживаю. Он – конформист по своей натуре, в нем, скорее всего, не откроется непостижимых глубин. Даже если он откажется принимать меня как воплощение этой странной и непонятной болтовни, которую он будет должен переживать регулярно, сеансы он посещать будет исправно, особенно если от этого будет зависеть его свобода. Но вот с Эше такая штука не пройдет. Я прошу вашей помощи, отец Амор. Вы, как я понимаю, уже завоевали его авторитет. Я хотел бы нагло воспользоваться им.

Амор подозрительно смотрел на него.

– С ним нужно работать очень плотно, – посерьезнев, нахмурившись, стряхнув веселость, объяснил Петер. – Это может оказаться тот случай, когда день промедления может стоить всей жизни. Тем более он на свою голову оказался слишком ценным свидетелям Тиму и майору Тафари. Боюсь, когда лигейцы перетрясут тот регион, и они возьмутся за мальчишку, а они «нет» не примут ни в коем случае.

Амор мрачнел – куда только делось бодрое настроение, умиротворявшее его с утра. Это была дилемма, которую в принципе невозможно было разрешить к чьему-либо благу. Решит Яспер, что Эше будет полезен ему, – будет допрашивать; возможно, он будет прав и получит от него ценную информацию. Что после этого станет с мальчиком, предположить трудно. Решит Амор отстаивать Эше – Яспер может пойти на уступку, но едва ли получится избавиться от противного голоса, до конца жизни попрекающего: а ведь можно было помочь, а ты за деревьями леса не увидел.

Еще и эта уверенность Петера, что простого слова Амора будет достаточно, чтобы Эше хотя бы не принял его в штыки. Совершенно напрасно Петер думал, что подобная раскладка польстит Амору или как-то вдохновит его – для Амора это оказывалось очередным стимулом, нешуточно раздражающим его.

Тафари нашел его около полудня. Пробормотал нечто невразумительное о неплохой погоде, застыл рядом, мрачно глядя по сторонам. Амор покорно следил за его взглядом, словно в ожидании каких-то зрелищ – если не интересных, то хотя бы заслушивающих праздного любопытства. На то, чтобы начать разговор, у него не было сил. О желании Амор забыл уже давно.

– Я вечером уезжаю с конвоем, отец Амор, – пожевав губы, опустив голову, сказал Тафари. – Хотел поблагодарить вас за поддержку. Слышал, вы остаетесь здесь и дальше.

Амор пожал плечами. пока это выглядело именно так. Что решит начальство через полгода, не знает даже оно. Ко Всевышнему – Высшей Силе – обращаться с таким вопросом обращаться вообще не пристало: Ему до таких мелочей едва ли есть дело.

– Я, наверное, еще не раз появлюсь здесь. В зависимости от того, с чем столкнется Йонкер. Он не паникер, конечно, но когда вынужден отвечать за безопасность лагеря, на девяносто девять процентов состоящих из загнанного вусмерть гражданского населения, а из полномочий только возможность не пускать проверки из нацправительства, прикрываясь какими-то сомнительными постановлениями, это, знаете ли, душевному спокойствию не способствует. С этими ребятами я закончил, теперь вам придется с ними заниматься.

Был бы он чуть более способен к рефлексии, наверное, попытался как-то извиниться перед ними, пусть через Амора – вообще повиниться. Это, как не раз убеждался Амор, требовало значительных усилий, особенно для таких вот – суровых и решительных типов. Они привыкли жить в иных рамках, мыслить другими категориями, и даже если совесть имела влияние на поступки и даже мотивы таких людей, это никогда не находило выход в словах.

– Майор Тафари, – помолчав, заговорил Амор, – каковы шансы у того дела, в которое вы втянули Эше?