Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Я так и сдохну одиноким, – угрюмо признался Тафари. – Я ни на что не способен. Калека, как они.

Амор поправил свечу – ей гореть еще не менее часа. Майор Тафари, казалось, готов был оставаться, пока она горела; он не возражал против сумерек часовни, скорей, наоборот – они могли подстегнуть его к откровениям. Подумав, Амор сказал:

– Я не могу расценивать это как исповедь, майор Тафари. Некоторые формальности, чтоб их. Я все еще жду благословения исполнять все обряды. И я, наверное, не психолог и уж совсем не чудотворец. Я не могу даже сказать вам, что вижу для вас возможности приемлемой жизни. Если это вам принесет облегчение, я обещаю, что буду молиться за вас. И за Иге с Эше не беспокойтесь. Они поймут, что и почему вы делали, когда подрастут.

– Думаете? – криво усмехнулся Тафари. – Где шанс, что они потом не обнаружатся в какой-нибудь банде?

– Может быть, – согласился Амор. – Но это будет их личное решение, принятое в соответствии с их личной волей. Человек тем и ценен, майор Тафари, что может и должен сам выбирать свой путь.

В темноте легко было ошибиться, и лицо Тафари растворялось в ней, но Амор был почти уверен, что на нем было крупными буквами написано недоверие. С ним бороться – бесполезно: Тафари твердолоб, недоверчив, уверен в собственных умственных способностях. Где он, один из ведущих следователей, – и где Амор, долгое время служивший в крошечной деревушке; единственным достоинством Амора оставался его сан и прилагаемое к нему право благословлять, не более. Слова, которые он только и мог подобрать, были давно и всем известны, повторялись бесконечное множество раз со многих кафедр. А больше Амор ничего предложить не мог – слова утешения и обещание молиться.

У барака, где был размещен Эше, Тафари с невеселой иронией заметил:

– Наверное, пора желать вам спокойной ночи, отец Амор. Я бы навестил пацана, но как бы он мне в рожу не плюнул.

– Меня восхищает ваше самомнение, майор Тафари, – усмехнулся Амор. – Вы ведь действительно считаете, что мир вращается вокруг вас, даже когда речь идет о подростках.

Тафари протянул что-то невразумительное, раздраженное, неловкое в ответ – словно его за непристойным занятием поймали, а признаваться, что ему стыдно, он не хочет.

– Ладно, утешусь тем, что он находится в надежных руках, – буркнул он. – Спокойной ночи, отец священник. И не забывайте ваше обещание.

Амор только кивнул.

Он не был уверен, что его желание проверить, как дела у Эше, так разумно: мальчик мог спать, его сон тревожить – глупо. Но лучше убедиться, что он в порядке. Если, конечно, это применимо к Эше. Амор обменялся приветствиями с дежурными медработниками, надел робу, зашел в бокс. Эше сидел на кровати, обхватив колени руками. Амор сел на стуле рядом.

– Майор Тафари, который допрашивал тебя, шлет тебе свою благодарность. Тот преступник, который держал вас с Иге в подчинении, вполне надежно установлен. Есть шанс, что его найдут и будут судить.

Эше посмотрел на него и уткнул лицо в колени.

– Не найдут, – буркнул он.

– Не найдут? – переспросил Амор.

– Нет.

– Почему?

– Я его убил. – Мрачно признался Эше. Амор едва различил его слова.

– Ты? – растерянно сказал Амор.

– Ну да. Я. Чего удивительного. – Эше поднял глаза над коленями, недобро прищурился. – Он даже не был первым. Знаете, сколько я убил?

Амор откинулся на спинку стула.

– А теперь бегите к тому уроду, к этому толстому, уроду этому, майору. И рассказывайте. Чтобы меня арестовали. – Зло сказал Эше и снова спрятал лицо.

– Вот как… – беспомощно выдавил Амор. – Как это случилось?

Эше дернул плечами. Амор наклонился вперед, поколебался немного и погладил его по плечу.

– Ты сам расскажешь, если тебя спросят, – тихо сказал он, обнадеженный, когда Эше не отряхнул его руку.

– Не буду я ничего рассказывать, – огрызнулся Эше. Но не пошевелился, позволил руке Амора лежать на его плече.

– Твое право, – задумчиво отозвался Амор. – Я попросил на кухне пирог. И попросил ребят-дежурных сделать нам чай. Составишь мне компанию? Я не ужинал. Не получилось.

Эше поднял голову. Помолчав, спросил:

– Что вы от меня хотите?

Амор едва удержался, чтобы не поежиться: в голосе Эше звучала неприкрытая ненависть, злость, презрение, что-то еще – обида, кажется. Ударная смесь разрушительных чувств. Он сказал:

– Ничего. Чтобы ты составил мне компанию.

– Да пошел ты! – зашипел Эше. – Вы все, знаете куда идите? Все, понял? Ты думаешь, принесешь пирог, и все можешь со мной делать? Не дам! Понял? Не дам!

– Эше, – запнувшись, собравшись с духом, стараясь звучать по возможности спокойно, ответил на это Амор, – мне просто не спится, и я просто голоден и не хочу есть в одиночестве. Если тебе неприятна моя компания, я уйду.

Эше уткнулся в колени, его плечи вздрогнули. Он сам вздрогнул.

– Мне уйти? – спросил Амор.

Эше замотал головой.

– Не надо, – всхлипнул он. – Не уходите.

– Вот и хорошо. Я схожу за чаем и вернусь. Договорились?

Эше посмотрел на него. Спросил:

– Вы точно вернетесь?

– Конечно. Обязательно.

Они ели пирог, пили чай. Амор молчал. Эше время от времени шмыгал носом, словно напрашивался на вопросы; Амор – упрямо молчал; вначале спросил только, заглядывал ли к нему Иге, и все. Устроившись поудобней, отставив тарелку с недоеденным пирогом, он достал комм, начал проверять сообщения. Эше сидел на кровати, сгорбившись, повесив плечи, опустив голову.

– Я давно хотел убежать, – тихо сказал Эше, покачиваясь из стороны в сторону. – Давно-давно. Думал, как нужно сделать. Что нужно. Майор Эну, он… один убежал однажды. Майор, он взял и расстрелял пять человек. И патрульных. Если бы я убежал, то тоже бы кого-то расстрелял. И Иге тоже. Я не хотел, чтобы такое было, и оставался. А он заставлял нас ходить в походы, потом мы долго-долго бежали, нападали, и все такое. Вот что я рассказывал. Только этого больше было. И он требовал, чтобы я тоже убивал. Он говорил, что сделает из нас настоящих мужчин. И простые люди, мы захватывали их в плен. И если женщины, то мы все с ними разное делали, а потом убивали. Чтобы они не добрались до своих и не рассказали. Я делал, и все делали. И как будто сердце каждый раз умирало тоже. Понимаете? Как будто у меня умирало сердце. Каждый раз. А потом майор Эну требовал, чтобы я приходил к нему. Я однажды не хотел, и он меня высек. Больно высек, перед всеми, сказал, что я не должен ослушаться, должен подчиняться, и потом забрал к себе. Я тоже не хотел, а он делал, и это было больно. И потом он говорил приходить, и я приходил. И мое сердце, оно говорило, что это плохо, а я все равно шел. А потом однажды старшие должны были идти за едой, у нас есть не было вообще. И он их отправил, и они вернулись без еды. Майор кричал, что они тупые и дураки, громко кричал, потом сказал, что сам поедет, и взял нас с Иге, и еще несколько людей. А мы попали в засаду. Там были солдаты, наверное. Они стреляли, были взрывы, майора ранило. И он требовал, чтобы мы тащили его. А я взял и убил его. И мы с Иге побежали. А дальше я не помню.Мне было очень плохо. Наверное, мое сердце сказало, что не хочет ничего помнить. И биться тоже не хочет. Мне лучше умереть. Мне лучше умереть. И лучше, чтобы майор Тафари сказал, что я виновен, и что меня нужно казнить. Я заслужил. Мы заслужили.

Амор гладил его по плечу; Эше сидел, покачиваясь, и рассказывал. Затем заснул; Амор уложил его, накрыл одеялом, вышел. Отдал стаканы и тарелки дежурным, попросил отнести на кухню, сам вышел и долго шел вдоль ограждения лагеря, глядел на вышки, на небо, снова на вышки, за ограждение, остановился у ворот, пропуская машины, смотрел, не понимая, что проезжало перед ним и зачем – и что он сам делал перед воротами. Из одной выпрыгнул военный, подошел к нему, крепко обнял.

– Отец беженец, ты не сбегать ли собрался? Не от меня ли сбегать?

Амор отстранился – долго смотрел, узнавая.

– С тобой все в порядке? – спросил Яспер.