Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Неправда, – выдавил Иге и замотал головой, – это плохо было, плохое желание, я бы тогда и стрелял бы, и вас, и других тоже! Плохо-плохо…

– Ты не сделал плохо-плохо, Иге, – спокойно ответил на это Амор. Он повернулся к Эше: – Видишь?

Эше покачал головой и закрыл глаза.

– Вы не понимаете, – глухо повторил он. – Вы ничего не понимаете.

Амор снова оперся о перила кровати, начал задумчиво перетягивать бусины на леске. Помолчав, он честно признался:

– Не понимаю. Но ты можешь объяснить мне.

– Не хочу, – сквозь зубы выдавил Эше. Он тяжело вздохнул, выдох получился судорожным, слишком похожим на всхлип.

Амор кивнул, остался сидеть у кровати, перебирать четки. Одна бусина – он вспоминал людей, смотревших ему вслед, когда они отходили от деревни. Вторая – те, кто навсегда остались позади, там, где их едва ли можно будет найти. Третья – те, кого они встречали на пути. Лица, взгляды, редко – голоса. Они не говорили толком. Обменивались фразами, чем меньше слов, тем лучше: их не услышат, не заметят, они не привлекут внимания; говорить – попусту растрачивать силы. Не о чем было говорить. Четвертая – те, кого Амор встретил здесь, с кем заново учился говорить, вспоминал простые слова, складывал их в фразы, постигал их смысл, который редко когда был простой суммой звуков. Он поднял глаза на Иге – тот завороженно смотрел на бусины, на пальцы Амора, перебиравшие их. Амор улыбнулся, посмотрел на Эше, на аппаратуру, присмотрелся к показателям, прислушался к его дыханию.

– Спит, – беззвучно сказал он Иге. – Пойдем?

Он встал, Иге сполз со стула, боязливо глядя то на него, то на Эше. Амор постоял-подумал, осторожно нарисовал крестик на груди Эше, поправил одеяло. Отчего-то он не мог решиться и дотронуться до него – с ним было не как с Иге, инстинктивно тянувшимся за прикосновениями, располагавшим к ним. Эше мог запросто стряхнуть руку, зло потребовать, чтобы его не смели касаться – и быть при этом совершенно искренним. И Амор не мог не уважать это. Но благословение все-таки было чем-то иным, не принадлежащим только Амору – он был проводником. И ему стало куда спокойней, когда благословение упокоилось на Эше, и он не дернулся, чтобы стряхнуть его.

Он кивком указал Иге на выход.

Врачей видно не было, из одного бокса вышла медсестра, стянула повязку с лица, псмотрела на Амора, тяжело вздохнула и пошла дальше. Эхом раздался вздох Иге; Амор только порадовался, что он не огласил почти привычное: кто-то умер. Осталось предупредить персонал, что они ушли, что за Эше не мешает присматривать повнимательней, и если что – чтобы его звали, не раздумывая. Спросить, нужна ли помощь. Еще раз посоветоваться с Иге о какой-нибудь мелочи, чтобы он не забывал о том, что не только должен, но и может. Заглянуть в часовню. И чуть-чуть понаслаждаться тишиной.

Выйдя из барака, Амор спросил:

– Поможешь мне прибраться в часовне?

Он повернулся к мальчику, застывшему в растерянности. Бедолага, поди, перебирал в уме, что он только что услышал. Мог ли сказать: не хочу, а если отказаться – то что должен делать дальше. Соглашаться – и во что это выльется, тем более часовня едва ли превратилась в свалку мусора за сколько – двенадцать часов? И, наверное, Иге очень смутно представлял, что именно значило «прибираться». Если Амор был прав, проводя параллели между своим исходом из деревни и бесконечными странствованиями Иге, Эше и их отряда, возглавляемого тем загадочным «сэром майором», то едва ли им – всем – было до бытовых мелочей.

Иге ответил – растерянно пожал плечами.

– Пойдем, – улыбнулся Амор. – Развлечешь меня, если не захочешь помогать.

Иге приоткрыл рот, недоумевая: он – и не хотеть? Он – и помогать? Амор кивком головы поманил его за собой и неторопливо пошел к часовне. По пути он рассказывал, как однажды взялся делать ремонт самостоятельно. «Дел было – пару досок на крышу прибить, – говорил он, поворачиваясь к Иге с виноватой улыбкой, – и я полез на крышу … Ох, как упал! Кстати, а ты молоток в руках умеешь держать?» На историю Амора, вроде смешную, Иге реагировал скованно – ему не было смешно, он не понимал, отчего веселится Амор; он ощущал необходимость определенной реакции – но засмеяться значило бы засмеяться над старшим по возрасту, по чину, в конце концов, – нельзя! Куда проще было ответить на вопрос Амора – потрясти головой, обозначая «нет», и тут же повесить ее: мол, бездарь, тупица.

– Научишься, – утешающе произнес Амор. – Я же научился. Даже шить немного могу. Но совсем мало. Хотел научиться плести разные штуковины из лозы, но как-то времени не было. А ты чему хочешь научиться?

Ответ Иге был почти предсказуемым: водить машины. Амор одобрительно угукнул на такую решительность, подумав: потому ли Иге так избирателен, что его больше ничего не интересует, или он просто не знает, чему еще может научиться? И он снова рассказывал: о том, как побывал однажды в гончарной мастерской – причем обычной, не готовящей изделия для туристов, а продающей самые обычные изделия для самого непритязательного быта. «Представь, – снова рассказывал Амор, – огромный горшок, больше тебя ростом», – и он расставлял руки, чтобы показать, каким широким был этот чан. Иге смотрел на него неверяще, открыв рот, даже попытался хмыкнуть: такого не бывает. «Это еще что, – подмигнул Амор, – ты бы видел, как его дочки стены лепили. Здорово!»

Замерев на пороге, осматриваясь, Амор удовлетворенно сказал:

– Убирались. Молодцы какие.

Иге сопел рядом.

– Нам и делать ничего не нужно, – хмыкнул Амор. – Можно натереть подсвечники. Подмести не мешало бы. Сделаем?

Иге пожал плечами. Амор заглянул в крохотный чуланчик, нашел тряпки, одну вручил Иге. Спросил: что делать, знаешь? В ответ услышал пренебрежительное: ну конечно! Удивился; и Иге торопливо, заглатывая половину фраз, начал объяснять, что конечно умеет, их заставляли, он и Ндиди винтовку чистил, и сэр майор тоже доверял ему свое ружье. Еще, конечно, ботинки заставляли чистить, когда сухо было – когда сезон дождей и они «отступали», времени на такую праздность не было, но когда у них было «перемирие», их заставляли маршировать, тогда и заставляли все это делать. Казалось, что в сумраке часовни Иге было проще говорить. Он рассказывал, что те, кто старше, заставляли младших чистить им обувь; оружие не доверяли: в соответствии с наставлениями сэра майора, оружие – это как сердце солдата, только он сам должен заботиться о нем, посмел взять чужое – могли и прибить. Старшие же могли объесть младших, Иге хмуро признался, что они иногда ели, что росло или даже бегало в лесу. Он однажды долго блевал, ему было очень плохо, дело дошло до кровавого поноса, когда он что-то такое съел, а остальным было смешно.

– А Эше дал мне свой хлеб, – замерев с тряпкой в полусогнутой руке, очень серьезно сказал Иге. – И я тогда понял, что он мой лучший друг. И он еще не давал другим смеяться надо мной. Он мой лучший друг, – торжественно повторил он.

– И ты его лучший друг, – согласно отозвался Амор.

– Я отдал ему долг дружбы, – с суровым видом Иге прижал кулак к груди.

Амор только головой покачал.

– Дружба не в этом заключается, – мягко возразил он. – Ну-с, зажжем пару свеч, чтобы нам веселей было подметать?

Иге продолжал рассказывать: одно время они были самыми младшими, и это плохо, очень плохо – пинка, затрещины, оплеухи можно дождаться от любого. «Но мы бы скоро были старшими, и тогда бы могли отвечать, понимаете, отец священник?» – жарко говорил Иге. И Амор грустно думал, что в их отряде прибавлялось бы младших, и Иге с Эше точно так же одаряли бы их зуботычинами и пинками, как до этого их самих. Спираль, не имеющая начала и едва ли бы достигшая конца.

Амор поинтересовался, какими были их отношения с другими отрядами. Вопрос оказался неожиданным: Иге даже замер, обдумывая.

– Другими отрядами? – осторожно спросил он. – Какими другими?

Кажется, «сэр майор» ни с какой стороны не был связан с самыми разными движениями – про-правительственными, псевдо-про-правительственными, прикрывавшимися национальными интересами, даже теми, кто получал какие-никакие средства от мегакорпов – если Яспер был прав и они действительно нанимают самых разных головорезов, просто чтобы Лиге и нацправительствам неспокойно жилось. Это имело смысл: убегая ото всех, время от времени подкрадываясь к заблудившимся жертвам, а самое главное – эксплуатируя слабых и беспомощных, как Иге, как его лучший друг, как десятки других детей, можно было неплохо просуществовать; едва ли «сэр майор» лелеял грандиозные амбиции, иначе он звал бы себя «сэром генералом» или каким-нибудь превосходительством. У Амора складывалось представление, что этот тип мог даже разыгрывать из себя щедрого барона – брал изредка кого-нибудь в качестве поощрения с собой на встречи с другими «сэрами» и преподносил это как величайшую роскошь. Или им двигало нечто чуть менее ничтожное; Амор отдавал себе отчет, что он пристрастен – до крайности, до кровавой пелены перед глазами, что заочно презирает этого «сэра» и охотно согласился бы созерцать его линчевание. Он понимал и то, что такие желания недопустимы – особенно для него, и все равно попускал такие мысли, хотя они очень мешали ему вести себя с Иге так, как он считал нужным.