Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)

ДОЛЬМАНСЕ. Надеюсь, теперь мы окончательно успокоили мадам.

ЭЖЕНИ. Известить ее заранее подобным образом – просто верх обходительности!

ДОЛЬМАНСЕ (продолжая ощупывать ягодицы госпожи де Мистиваль и пошлепывать по ним). Воистину, мадам, в лице госпожи де Сент-Анж вы обнаружили настоящую подругу... Кто еще в наши дни так разоткровенничается? Как искренне и правдиво она все перед вами выложила!.. Эжени, встаньте рядом с вашей матушкой... вот так, чтобы мне удобно было сравнивать обе ваши задницы. (Эжени повинуется.) Твоя попка, деточка, признаться, хороша, но, черт подери, и у мамаши тоже недурственная... Позабавлюсь-ка я, вставляя то в одну, то в другую... Огюстен, попридержите мадам.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. Ах, небо праведное! Какое унижение!

ДОЛЬМАНСЕ (начиная с матери). Ничуть! Нет ничего проще... Вот те на! Да вы едва меня прочувствовали!.. Ах, видно муженек ваш не раз пользовался этой дорожкой! Теперь твоя очередь, Эжени... Большая разница!.. Ладно, с меня довольно – хотелось слегка размяться перед серьезной игрой... Теперь все по порядку. Прежде всего две наши госпожи, вы, Сент-Анж, и вы, Эжени, соблаговолят вооружиться годмише для поочередного нанесения решительных ударов то по переду, то по заду достопочтенной сей дамы. Шевалье, Огюстен и я исправно подменят их с помощью собственных своих орудий. Итак, я начинаю, нетрудно догадаться, что и на этот раз почести я воздам ей сзади. По ходу действия каждый вправе подвергнуть ее любой пытке, но соблюдая разумную постепенность, так, чтобы она не околела слишком быстро... Огюстен, сделай милость, войди в меня, облегчи исполнение унылой моей обязанности – содомировать эту старую корову. Эжени, пока я занимаюсь твоей мамашей, подставь к моим губам свою прелестную попку, а вы, мадам, придвиньте вашу – я пощупаю ее... и посократизирую... Трудясь над жопой, хочется видеть вокруг одни только жопы.

ЭЖЕНИ. Друг мой, какое же насилие ты над ней учинишь, выплескивая свое семя? Как накажешь эту дрянь?

ДОЛЬМАНСЕ (продолжая шлепать). Нет ничего проще и естественней: удалю ей волоски и защипаю до посинения ее ляжки.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ (терпя эти мучения). Ах, изверг! Ах, сквернавец! Он сделает меня калекой!.. О, Царь небесный, владыка милостивый!..

ДОЛЬМАНСЕ. Не взывай к нему, душенька: он останется глух к твоим мольбам, как, впрочем, и к мольбам всех остальных людей. Никогда всемогущие небеса не снизойдут до сочувствия к чьей бы то ни было заднице.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. Ах, как вы мне делаете больно!

ДОЛЬМАНСЕ. Непостижимые странности духа человеческого! Ты страдаешь, бесценная моя, ты плачешь, а я от этого еще лучше разряжаюсь... Ах ты, сука! Так и придушил бы – но не хочу лишать других радости помучить тебя. Теперь твоя очередь, Сент-Анж. (Госпожа де Сент-Анж обрабатывает ее спереди и сзади своим годмише, наносит несколько ударов кулаком; ее сменяет шевалье: он пробегается по обеим дорожкам и изливаясь, бьет ее по щекам. За ним следует Огюстен, он действует примерно так же, прибавляя несколько щелчков по носу. Во время этих атак Дольмансе успевает воткнуть свое орудие во все задницы и теперь разгорячает всех действующих лиц своими речами.) Смелей, прекрасная Эжени, впихивайте вашей матушке, начинайте с передка!

ЭЖЕНИ. Идите ко мне, мамуся, я побуду вашим муженьком. Этот чуть потолще, чем у вашего супруга, не так ли, дорогуша? Ничего, войдем... Ай-ай-ай, мамочка кричит, что ж, пусть покричит, ведь ей вставляет ее собственная дочь!.. А ты, Дольмансе, ты уже пристроился ко мне сзади?.. Вот я разом соединяю инцест, адюльтер и содомию, и все это творю я, девочка, лишенная невинности сегодня утром... Какой прогресс, друзья мои! С какой скоростью продвигаюсь я по тернистому пути порока! О, теперь я падшая женщина! По-моему, ты истекаешь соком, моя родненькая?.. Дольмансе, посмотри, какие у нее глаза! Такое выражение, как при оргазме, разве нет? Ах ты, похотливая кошка, я научу тебя настоящему разврату! Ну, держись, паршивка, держись!.. (Она сжимает и треплет ей грудь.) Сильней, Дольмансе... еще сильней, мой нежный друг, я умираю!.. (Разряжаясь, Эжени бьет кулаком по груди и по бокам матери раз десять-двенадцать.)

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ (теряя сознание). Сжальтесь надо мной, заклинаю вас... Мне дурно... я впадаю в беспамятство... (Госпожа де Сент-Анж пытается ей помочь, Дольмансе этому противится.)

ДОЛЬМАНСЕ. Нет, нет, не приводите ее в чувство: женщина в обмороке – зрелище необычайно возбуждающее. Отстегаем ее как следует – и к ней вернется сознание... Эжени, ложитесь на тело жертвы... Докажите мне, что вы действительно тверды. Шевалье, овладейте ею на груди ее бесчувственной матери, пусть она в это время одной рукой мастурбирует Огюстена, другой – меня, а вы, Сент-Анж, подобным же образом щекочите Эжени на протяжении всего акта.

ШЕВАЛЬЕ. Сказать по правде, Дольмансе, то, что вы заставляете нас делать, – ужасно: это осквернение природы, небес и святых законов человечности.

ДОЛЬМАНСЕ. Ничто меня так не смешит, как неистребимые добродетельные порывы нашего шевалье. Где в наших действиях умудряется он разглядеть хоть тень оскорбления природы, неба и человечности? Поймите, друг мой, принципы, воплощаемые в жизнь развратниками, заложены в природе. Я уже тысячу раз повторял: природа стремится к поддержанию совершенного равновесия между пороками и добродетелями – в силу законов движения, она нуждается то в одних, то в других, поочередно внушая нам то, что ей более необходимо в данный момент; таким образом, мы не совершаем никакого зла, отдаваясь во власть тех или иных своих побуждений. Теперь о небе. Послушай, дорогой мой шевалье, брось ты наконец трястись, не бойся расплаты: нет во вселенной иной движущей силы, кроме природы. Отдельные физические явления матери рода человеческого стали называться чудесами и обожествляться людьми в самых различных формах – одни причудливее других, – обрастая бесконечным числом интерпретаций, а плуты и интриганы, воспользовавшись доверчивостью ближних, распространили по всему свету эти небылицы – вот что шевалье именует небесами, вот что боится он оскорбить! Далее он берется утверждать, что мелкие шалости, которые мы себе здесь позволяем, нарушают законы человечности. Простодушный! Запомни же раз и навсегда: то, что дураки называют человечностью, – слабость, порожденная страхом и эгоизмом, призрачная эта добродетель, сажающая на цепь людей недалеких, чужда личностям, чей характер сформирован стоицизмом, бесстрашием и философией. Действуй же, шевалье, не робей, не думай о возмездии! Допустим, мы действительно сотрем в порошок эту старую мегеру – поступок наш не окажется и намеком на преступление. Сотворять преступления – выше сил человеческих. С одной стороны, природа внушает людям неодолимую тягу к злодействам, а с другой – осмотрительно лишает смертных возможности приводить в беспорядок свои законы. Так что будь уверен, друг мой: все, что в твоих силах, – безусловно позволено, мудрая природа не доведет дело до абсурда и не наделит нас способностью нарушать задуманный ею ход развития. Мы – слепые орудия: если природа прикажет нам сжечь дотла всю вселенную, то единственным преступлением явится сопротивление ее воле, таким образом, все негодяи земли просто потворствуют ее капризам... Вперед, Эжени, располагайтесь... Но что я вижу! Она бледнеет!..

ЭЖЕНИ (ложась на свою мать). Это кто бледнеет? Я? Черта с два! Сейчас убедитесь, что это не так! (Поза выстраивается; госпожа де Мистиваль по-прежнему в обмороке. После семяизвержения шевалье группа распадается.)

ДОЛЬМАНСЕ. Эта кляча никак не придет в себя! Безобразие! Розги! Розги!.. Огюстен, сбегай-ка в сад, нарви мне несколько веточек терновника. (Ожидая, он хлещет ее по щекам и подносит к ее носу зажженные бумажные рожки.) Ничего не помогает! Ох, боюсь: вдруг она протянет ноги.

ЭЖЕНИ (шутливо). Протянет ноги! Только этого мне не хватало! Я только что нашила кучу красивых платьев – и что же, теперь все лето носить по ней траур?