Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. Как! Дочь выходит из повиновения, а мне не дают заявить о своих материнских правах?

ДОЛЬМАНСЕ. О каких, собственно, правах вы толкуете, мадам? Не тешьте себя иллюзиями об их законности. Когда господин де Мистиваль – а может, кто-то другой – запускал вам во влагалище несколько капель спермы, из которых впоследствии получилась Эжени, вы вряд ли задумывались о своих материнских правах. В тот миг занимало вас нечто совсем иное, не так ли? И теперь, по-вашему, она перед вами в долгу за то, что некогда вы успешно разрядились, пока долбили поганую вашу дыру? Поймите, мадам, рассчитывать на возникновение добрых чувств между родителями и детьми невозможно. Подобная привязанность лишена всякого реального основания: где-то она прижилась, где-то совершенно неприемлема, в одних странах родители убивают своих детей, в других – дети приканчивают тех, кто подарил им жизнь. Если бы взаимная любовь между родителями и детьми закладывалась в нас природой, то, внимая зову крови, не видевшиеся прежде отцы и сыновья даже в самой многочисленной толпе тотчас распознавали бы друг друга и с обожанием бросались друг другу на шею. Что же мы наблюдаем в действительности? Укоренившуюся в сердцах ненависть: детей, которые с самого раннего возраста неосознанно избегают общества своих отцов, и отцов, которые отворачиваются от своих детей, отвергая всякое сближение с ними. Инстинкт родительской любви – чистый вымысел; представления о нем порождены выгодой, предписаны обычаем и поддержаны привычкой, природа же здесь совершенно ни при чем: она не запечатлевала таких побуждений в наших душах. Обратите взоры на животных – им этот инстинкт, безусловно, не знаком; не секрет, что для прояснения намерений природы, примеры следует искать именно в мире животных. Отцы! Прекращайте терзаться мыслями о допущенной вами несправедливости, если, подчиняясь собственным вашим страстям или интересам, вы дурно обходитесь с ничего не значащими для вас существами, рожденными из нескольких капелек вашего семени; ничего вы им не должны – ради себя самих, а не ради них пришли вы в этот мир; не вздумайте стеснять себя в чем бы то ни было, займитесь собой и живите для себя. Дети! Освобождайтесь – и как можно скорее – от глупых фантазий о сыновней любви, осознайте: вы решительно ничего не должны индивидам, которые с помощью своей крови приняли некоторое участие в вашем появлении на свет. Они не вправе требовать от вас ни жалости, ни благодарности, ни любви; вы не обязаны им ничем: даря вам жизнь, они трудились лишь на себя, устраивая собственные свои делишки; полагать необходимым оказывать поддержку людям, никоим образом этого не заслуживающим, – величайшее заблуждение; законы природы никаких обязательств вам не предписывают; если вы все же обнаружите в своей душе отзвук теплых чувств, подсказанных каким-нибудь обычаем или нормами морали, – душите их без зазрения совести: расправляйтесь с нелепыми переживаниями, порожденными теми или иными национальными привычками и климатическими условиями – природа от них отрекается, разум их опровергает!

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. А мои заботы о ней! А воспитание, которое я ей дала!

ДОЛЬМАНСЕ. О! Заботы ваши – не более чем дань условностям и тщеславию. Вы не сделали для дочери ничего особенного – все вписывается в нравы вашей страны, значит, лично вам Эжени не обязана решительно ничем. Воспитание ваше и вовсе никуда не годится – мы вправе так судить, поскольку вынуждены полностью выбивать из ее головы вдолбленные ей прежде принципы, являющиеся помехой на пути к счастью. Все, что вам удалось ей внушить, – воздушные замки. О Боге вы ей говорили как о силе, реально существующей, о добродетели – как о качестве, действительно необходимом, вы скрывали от нее истинную сущность всякого религиозного культа, основанного на самозванстве того, кто сильнее, и слепой доверчивости того, кто слабее, и толковали ей о почтении к жалкому плуту и мерзавцу по имени Иисус Христос! Вы обманывали ее, называя блуд грехом, в то время как нет в жизни занятия более упоительного, нежели блуд, вы пытались привить ей добронравие, хотя истинную радость юная девушка испытывает, ведя себя распутно и безнравственно, а счастливейшая из женщин – несомненно та, что, совершенно погрязнув в разврате и пороке, презревает предрассудки и плюет на репутацию. Не обманывайте себя, мадам, полно лицемерить! Вы ровным счетом ничего не сделали для дочери, именно по вашей вине она не исполняла ни одного из наказов природы, так какое же чувство может испытывать к вам Эжени, кроме ненависти.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. Боже праведный! Моя Эжени пропала, это ясно... Эжени, родная моя Эжени, в последний раз заклинаю: прислушайся к словам матери, давшей тебе жизнь! Это не приказ, дитя мое, а просьба, сомнения мои, к несчастью, рассеялись – ты действительно в лапах злодеев, так найди же в себе силы прервать эти опасные сношения и следуй за мной, на коленях молю тебя! (Она падает на колени.)

ДОЛЬМАНСЕ. Ах, ах, что за слезная сцена!.. Ну-ка, Эжени, покажите, как вы растроганы!

ЭЖЕНИ (как помнит читатель, полуголая). Видите, маменька, вот моя попка... как раз на уровне ваших губ, целуйте ее, душа моя, сосите, это все, что может для вас сделать ваша маленькая Эжени... Будь уверен, Дольмансе, я никогда не уроню высокое звание твоей ученицы.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ (с ужасом отталкивая Эжени). Чудовище! Уходи, отрекаюсь от тебя навеки, ты мне больше не дочь!

ЭЖЕНИ. Добавьте к этому еще и ваше проклятие, дражайшая матушка, спектакль станет более впечатляющим, но я, увы, останусь к нему равнодушной.

ДОЛЬМАНСЕ. О потише, не стоит так горячиться, мадам! Мы на вас в обиде; на наших глазах вы только что излишне сурово оттолкнули Эжени, хотя я известил вас, что здесь она находится под нашим покровительством. Такое преступление заслуживает наказания; так что сделайте одолжение, разденьтесь догола и получите сполна то, что вам причитается за вашу неучтивость.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. Мне обнажиться?..

ДОЛЬМАНСЕ. Мадам, похоже, противится. Огюстен, окажи-ка ей услуги горничной.

(Огюстен грубо приступает к делу; она отбивается.)

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ (обращаясь к госпоже де Сент-Анж). О небо! Куда я попала? Мадам, неужели вы допустите, чтобы со мной так обращались в вашем доме? Вы полагаете, что я не подам жалобу на подобные действия?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Вряд ли вам удастся это осуществить.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. Боже правый! Значит, меня здесь убьют?

ДОЛЬМАНСЕ. Почему бы и нет?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Минутку, господа. Прежде чем представить вашим взорам эту писаную красавицу, хочу предупредить вас о некоторой потрепанности ее телес. Эжени шепнула мне на ушко, что не далее как вчера супруг как следует отхлестал свою женушку кнутом за какие-то хозяйственные недочеты... так что, по уверениям Эжени, ягодицы ее напоминают узорчатую тафту.

ДОЛЬМАНСЕ (едва госпожа де Мистиваль оказывается обнаженной). Ей-богу, это чистая правда! Мне еще не доводилось видеть столь истерзанного тела... Черт возьми, оно разукрашено и спереди, и сзади!.. Но жопа при этом все равно ужасно хороша. (Целует и щупает ее.)

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. Оставьте меня, оставьте, иначе я позову на помощь!

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ (подходя к ней и хватая ее за руку). Послушай, старая дура! Пора мне наконец просветить тебя!.. Ты для нас – жертва, присланная собственным мужем, тебя постигнет страшная участь; ничто не спасет тебя... Что тебе уготовано? Понятия не имею! Ты можешь быть повешена, колесована, четвертована, сжата клещами или заживо сожжена: выбор мучений зависит от воли твоей дочери – именно она объявит приговор. Ну и настрадаешься ты, лахудра! О да! Умертвят тебя медленно, лишь после бесчисленных пыток. Предупреждаю сразу: кричать бесполезно, в этом помещении можно зарезать быка – никто не услышит его рева. И лошади твои, и слуги отосланы. Еще раз повторяю, голубка, действуем мы с позволения твоего мужа, и ты, по наивности, с легкостью попалась в расставленные сети.