Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)

ЭЖЕНИ. Замутить? О нет, нет! Вы сделали свое дело: то, что глупцы называют испорченностью, прекрасно закрепилось во мне, возврат к старому невозможен, принципы ваши прочно укоренились в моем сердце, и никакими софизмами, шевалье, их уже оттуда не выкорчевать.

ДОЛЬМАНСЕ. Она права, незачем нам обсуждать ваши ошибки, шевалье; лучше мы порадуемся вашим успехам.

ШЕВАЛЬЕ. Ладно, не стану отвлекаться, помня, ради чего мы здесь собрались. Что ж, не возражаю, двинемся прямо к цели, а мораль свою я приберегу для людей иного склада, не столь опьяненных восторгами порока, как вы, и способных правильно ее воспринять.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Да, братец, да, да, в настоящий момент нам от тебя нужна только твоя сперма, а от морали нас избавь: она бессильна исправить таких развратников, как мы, которых и колесовать мало.

ЭЖЕНИ. Дольмансе, вы пылко превозносите жестокость, и я забеспокоилась, не отразится ли она на наслаждении. Я отметила, сколь безжалостны вы во время утех, и чувствую, что и сама предрасположена к этой дурной склонности. Помогите мне разобраться в моих мыслях, сделайте одолжение, расскажите, что для вас значит предмет любви, доставляющий вам удовольствие?

ДОЛЬМАНСЕ. Ничего не значит, моя милая, ровным счетом ничего: разделяет ли он мое наслаждение или нет, испытывает ли он удовлетворение или нет, противно ли ему или даже больно – мне совершенно безразлично, лишь бы самому мне было хорошо.

ЭЖЕНИ. Правильно ли я поняла – лучше даже, если предмет этот испытывает боль?

ДОЛЬМАНСЕ. Разумеется, так гораздо лучше. Я уже объяснял вам: болевые ощущения оказывают сильное воздействие на наш организм, активизируя и обостряя животные инстинкты в нужном для сладострастия направлении. Загляните в серали – и в Африке, и в Азии, и на юге Европы, находящемся под турецким владычеством – и присмотритесь, обременяют ли себя владельцы прославленных сих гаремов, в момент собственной эрекции, заботой об удовольствии тех, кто их обслуживает: хозяин приказывает – ему подчиняются, пока он наслаждается – ему не осмеливаются возражать, едва он удовлетворен – следует удалиться. Среди правителей находились и такие, которые наказывали, как за непочтение к собственной персоне, того, кто дерзнул разделить их удовольствие. Султан Ашема без всякой жалости приказывал отрубать голову женщинам, осмелившимся забыться в его присутствии настолько, чтобы позволить себе оргазм, часто он отсекал головы провинившимся собственноручно. Это один из самых своенравных деспотов в Азии: он окружал себя только женщинами и отдавал им приказы с помощью знаков, и тех, кто неправильно его понимал, ожидала мучительная смерть – все пытки осуществлялись либо им непосредственно, либо у него на глазах.

Все это, дорогая Эжени, целиком основано на принципах, которые я недавно изложил. Как подняться на вершину наслаждения? Необходимо, чтобы все окружающие занимались исключительно нами, думали только о нас и во всем нам угождали. Когда прислужники доведены до оргазма, то они, несомненно, больше заняты собой, нежели нами, следовательно, блаженство наше нарушено. Нет мужчины, который в минуты полового возбуждения не мечтал бы стать деспотом: он ощутит себя обделенным, если кто-то другой испытает тот же восторг, что и он. Охваченный вполне естественной для такого состояния гордостью, он хочет стать единственным в мире существом, способным подняться до таких чувственных высот; сама идея о партнере как о человеке, имеющем, подобно ему, право на оргазм, устанавливает нечто вроде равенства, нанося непоправимый ущерб чарующему ощущению деспотизма. [24] Кстати, утверждение о том, что, доставляя удовольствие другим, мы усиливаем собственное наслаждение, – ложь. Бессмысленно призывать мужчину услаждать других – пока длится его эрекция, он весьма далек от желания быть кому-либо полезным. Мужчина легко возбудим, поэтому, причиняя боль, он использует приятную возможность проявить свое превосходство: он властвует, он – тиран. Его самолюбие торжествует.

Убежден: акт наслаждения – страсть, подчиняющая себе все остальные и в то же время собирающая их воедино. Стремление к господству в момент такого акта естественно и непреодолимо, подтверждением тому служат примеры из жизни животных. Сравните, как они размножаются в неволе и как – на свободе. Одногорбый верблюд доходит до того, что отказывается от спаривания в присутствии свидетелей. Захватите-ка его врасплох, то есть явите ему хозяина – он тотчас разъединится со своей подругой и убежит. Если бы в намерения природы не входило наделение мужчины превосходством в такие минуты, она не предназначала бы для его утех существ, уступающих ему в силе. Слабость, на которую обречены женщины, бесспорно доказывает: природа не возражает, чтобы именно во время акта наслаждения мужчина, как никогда, ощущал себя всемогущим властелином, которому дозволено прибегать к любым действиям, в том числе к насильственным, вплоть до пыток. Отчего неистовство сладострастия столь сродни бешенству – не оттого ли, что в намерения матери рода человеческого входит трактовка совокупления как приступа гнева? Какой крепкий, хорошо сложенный, словом, полноценный мужчина не мечтает так или иначе подвергнуть свою партнершу грубому обращению? Прекрасно осознаю: для несметных толп идиотов, не отдающих себе отчет в собственных ощущениях, система изложенных мною воззрений окажется недоступной. Но какое мне дело до этих слизняков? Я распинаюсь не для них. Жалких обожателей женщин я оставляю у ног их зарвавшейся дульсинеи, пусть дожидаются, пока она осчастливит их своим вздохом. Это низкие рабы слабого пола, над которым им должно возвышаться, они радуются презренному очарованию цепей и носят их сами, вместо того чтобы по праву, данному им природой, заковывать в них других. Не станем отговаривать ничтожных этих тварей пресмыкаться: зачем проповедовать попусту? Только пусть не смеют они хулить то, что выше их разумения, пусть уяснят: личности, щедро одаренные душевными порывами и безудержным воображением – как мы с вами, мадам, – не разделяют их взглядов и живут иначе; именно к мнению достойных людей, сильных сердцем и умом, надлежит прислушиваться – мы для того и созданы, чтобы повелевать ими и поучать их!

Черт подери! У меня деревенеет!.. Позовите Огюстена, прошу вас. (Звонят; тот входит.) Поразительно: все время, пока я вещал, великолепный зад этого красавчика не выходил у меня из головы. Все мои мысли невольно крутились вокруг него... Представь моим взорам этот шедевр, Огюстен. Готов целовать и ласкать его не меньше четверти часа! Иди же, иди ко мне, ненаглядный, меня сжигает огонь Содома, дай загасить его в твоей прекрасной жопе. Никогда не встречал таких изумительных ягодиц... Ослепительная белизна! А теперь мне хочется, чтобы Эжени, стоя на коленях, сосала в это время его член. Так ей будет удобно подставить свою задницу под натиск шевалье, а госпожа де Сент-Анж, сидя верхом на спине Огюстена, поднесет к моим губам свои ягодицы; вооружившись пучком розог и слегка склонившись, она отхлещет шевалье, надеюсь, этот возбуждающий обряд подвигнет его не щадить нашу ученицу. (Поза выстраивается.) Да, вот так. Как нельзя лучше, друзья мои! Сказать по правде, заказывать вам такие картины – одно удовольствие. Ни один в мире художник не в силах с вами тягаться!.. Тесновато в заду у этого полюбовничка! Попробую-ка там разместиться... Вы будете столь добры, мадам, чтобы позволить мне, пока я внутри, кусать и щипать ваше роскошное тело?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Сколько угодно, дружок; только предупреждаю: месть моя будет ужасна. Клянусь: за каждое нанесенное оскорбление я буду пукать тебе в рот.

ДОЛЬМАНСЕ. Ну чертовка! Еще угрожает! Так и подмывает тебя обидеть, дорогая. (Кусает ее.) Посмотрим, как ты сдержишь слово. (Она пукает.) Ах, разрази меня гром! Как восхитительно!.. (Шлепает ее и в ответ получает еще один пук.) О, да это просто божественно, мой ангел! Прибереги для меня еще несколько порций к моему семяизвержению... и будь уверена, я обойдусь с тобой со всей грубостью... со всем хамством... Тысяча чертей! Больше не могу... я сливаю!.. (Кусает ее, шлепает, она беспрерывно портит воздух.) Видишь, как я с тобой строг, засранка... как я тебя укрощаю... Еще один разик сюда... теперь туда... и вот заключительное надругательство над обожаемым идолом! (Он кусает отверстие ее зада; поза нарушается.) Как вы там, юные мои друзья, что успели натворить?