Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)

Положения христианской морали об отношении человека к своим собратьям весьма неопределенны и сплошь построены на софизмах; их следует признать совершенно неприемлемыми, ибо при формулировании принципов любого рода самым решительным образом необходимо воздерживаться от закладывания в их основы софизмов. Так, абсурдная религиозная мораль призывает возлюбить ближнего, как себя самого. Правило, на первый взгляд, сверхвозвышенное – если можно счесть красивой пустую фразу, насквозь пронизанную ложью. Любить себе подобных, как себя самого, – значит идти наперекор законам природы – единственной распорядительницы нашей жизнедеятельности; природа одарила нас способностью любить ближних, лишь как братьев своих и друзей, – кстати, наилучшие условия для сосуществования людей возникают именно в республиканском государстве, где ликвидация сословных различий неизбежно приводит к упрочению общественных связей.

Что ж, пускай гуманность, братство и благотворительность станут определяющими принципами наших обязанностей друг перед другом, исполним свой долг перед ближним – только строго индивидуально, дозируя степень рвения в соответствии с природной силой каждого, не осуждая, а тем более не наказывая тех, кто из-за холодности или желчности характера не находят в такого рода взаимоотношениях, при всей их трогательности, той душевной радости, которую испытывают от них люди иного склада; согласитесь, стремление предписать универсальные законы для всех – явный абсурд, по смехотворности сравнимый с желанием генерала натянуть на всех своих солдат форму, сшитую по единой мерке; требовать от неодинаковых людей подчинения одинаковым законам – вопиющая несправедливость: что пригодно для одного, совершенно недостижимо для другого.

Готов признать: невозможно создать столько законов, сколько существует людей, однако вполне возможно свести число законов до минимума, смягчив их настолько, чтобы им с легкостью подчинился любой человек, независимо от душевного склада. Еще настаиваю на том, что немногочисленные сии законы должно наилучшим образом приспособить ко всему многообразию человеческих характеров; разумному правителю надлежит наносить удары с большей или меньшей решительностью, применяя индивидуальный подход к провинившимся подданным. Очевидно, что существуют добродетели, практически неосуществимые для целого ряда людей, подобно тому, как иные лекарства несовместимы с тем или иным темпераментом больного. До чего же несправедливо карать мечом правосудия того, кто не способен исполнить требования закона! Не совершается ли при этом беззаконие, приравниваемое к преступному желанию заставить слепого различать цвета? Необходимость смягчения законов не подлежит сомнению, это относится, в частности, к безоговорочной отмене такого зверства, как смертная казнь, ибо закон, покушающийся на жизнь человека, неприменим, необоснован и недопустим. Сие вовсе не означает нерассмотрения бесконечного числа ситуаций – о них еще пойдет речь в дальнейшем, – когда, ничуть не оскорбляя природу (и я это докажу), люди осуществляют на деле полученную от нее же, общей своей праматери, ничем не ограниченную свободу посягать на жизнь других людей. Закон общественный такой привилегией не обладает, беспристрастный по сущности, он не допускает разгула страстей, оправдывающих жестокую неудержимую тягу человека к убийству; человек получает от природы впечатления, в какой-то мере извиняющие его за это злодеяние, закон же, как правило, противоречит природе, не получает от нее побуждений, то есть не уполномочен ею позволять себе такого рода отклонения: не обладая причинами для оправдания, он лишен и известных прав. Таковы тонкие отличительные особенности, ускользающие от большинства – ведь число людей мыслящих крайне невелико; все же тешу себя надеждой, что соображения сии, обращенные к людям сведущим, будут ими оценены и окажут положительное влияние на новый кодекс, который мы готовимся принять.

Еще один довод в пользу отмены смертной казни – она не служит мерой пресечения, ибо благодаря ей вновь совершается преступление, на этот раз у подножия эшафота. Словом, подобное наказание требует срочного упразднения. Что за скверный расчет: насильственное умерщвление человека за убийство ближнего! Ведь ясно, что в ходе этой процедуры становится не одной жизнью меньше, а двумя – такая арифметика под стать лишь палачам и скудоумцам.

В конечном счете злодеяния, совершаемые нами по отношению к своим собратьям, сводятся к четырем основным разновидностям: клевета, кража, непристойные действия, неблагоприятно отражающиеся на окружающих, и убийство. При монархической форме правления проступки такого рода признаны весьма серьезными. Столь ли тяжки они для государства республиканского? Призовем на помощь светильник философии – его сияние позволит разобраться в истине. Только не нужно приписывать мне авторство опасных новаций, говорить, что писания эти притупят угрызения совести в душах злодеев, превращать гибкость моих моральных устоев в средство усиления преступных наклонностей злоумышленников: категорически заявляю, что не будучи одержим ни одним из предосудительных сих намерений, излагаю здесь лишь соображения, которых придерживаюсь всю свою сознательную жизнь; подобные идеи не раз вызывали жестокое противодействие со стороны бесчестных деспотов и тиранов различных эпох. Всегда найдутся те, кого испортят даже самые великие идеи – что ж, тем хуже для них! Как и для тех, кто поддается растлению, умудряясь извлекать из философских рассуждений исключительно дурное начало! Кое-кому опасная зараза чудится даже в книгах Сенеки и Шаррона. Но не к ним обращены мои речи. Да услышат меня избранные люди, способные понять мои мысли – им такое чтение не опасно.

Буду откровенен: я никогда не считал клевету злом, а тем более в нашем обществе, построенном на тесных и прочных связях между людьми, когда каждый кровно заинтересован побольше узнать о другом. Возможны два варианта: клевета поражает либо настоящего мерзавца, либо человека добродетельного. Согласимся, что в первом случае почти безразлично позлословит кто-нибудь о негодяе, и без того известном дурными своими поступками, или нет – кто знает, может, приписываемые ему провинности, даже несуществующие, прольют свет на истинное его лицо, позволяя выявить действительно сотворенное им зло.

Предположим где-нибудь, скажем в Ганновере, нездоровый климат, и отправляясь туда, а значит, подвергая себя неблагоприятному воздействию холодного воздуха, я рискую заработать приступ лихорадки. Вызовет ли у меня недовольство тот, кто желая воспрепятствовать моей поездке, запугает меня уверениями, что я умру, едва ступлю на землю Ганновера? Конечно же нет; ибо устрашая меня великой бедой, он избавит меня от беды малой. Затронет ли клевета человека добродетельного? Отнюдь, раз отсутствует повод для беспокойства; более того, стоит ему выказать свою порядочность – и жало злопыхателя тотчас обернется против самого обидчика. Оговор для такого человека явится мерой скорее очистительной, а добродетель его засияет еще ярче. Более того, сие обстоятельство послужит на пользу гражданским доблестям республиканца; достойный чувствительный муж, в пику пережитой несправедливости, постарается еще более укрепить свою добропорядочность, преодолевая зловредное влияние клеветы, и прекрасные его деяния наполнятся новым всплеском энергии. Таким образом, в первом случае преувеличением порочности опасного злодея клеветник производит эффект вполне положительный; во втором случае результат достигается воистину превосходный – добродетель вынуждают предстать во всей своей красе. Итак, ответьте теперь, какие основания бояться клеветника в обществе, где жизненно важно выявлять злодеев и приумножать силы добра? Воздержимся от какого бы то ни было осуждения клеветы; рассмотрим ее под двойным углом зрения: как маяк и как побудитель к действию; в обоих случаях очевидна чрезвычайная ее полезность. Законодателю, одержимому возвышенными идеями и величественными задачами, должно изучать не индивидуальные, а массовые последствия тех или иных правонарушений; внимательно исследовав конечный результат, он наверняка не сочтет очернителя заслуживающим наказания, скорее, внесет некоторые поправки в законы, карающие за клевету; еще более высокую справедливость и широту взглядов проявит законодатель, благоприятствующий клевете и даже вознаграждающий за нее своих подданных.