Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Недавно исполнилось десять лет, как вы руководите «Литературной газетой». Какой период был для вас самым трудным на посту главного редактора «ЛГ»?

— Я тридцать третий редактор «Литературной газеты», а по продолжительности пребывания на этой должности уже занимаю второе место после Александра Чаковского, который был «у кормила» четверть века. Самый трудный период был, конечно, когда я пришел, потому что газета находилась в сложном положении, надо было ее вытаскивать из финансовой пропасти. Помогло то, что мы поменяли направление газеты — из однозначно либеральной она стала полифоничной. И у нас сразу начал расти тираж, потому что в России круг либералов все-таки крайне узок.

На меня, конечно, многие обиделись, сочтя это изменой либеральным ценностям, но я никогда либералом не был. Я, скорее, консерватор, и большинство наших авторов и читателей — это люди центристских взглядов, хотя мы даем слово всем, у нас и либеральные авторы печатаются.

Сейчас тоже непростой период. Потому что везде кризис, а мы издание не коммерческое, служим отечественной культуре. Сохранить уровень культурологической газеты и стать доходным предприятием практически невозможно. «Литературная газета» — это такое же достояние русской культуры, как МХАТ, как Третьяковка. Ее основал Пушкин, продолжил выпускать Горький, профиль которого либералы в девяностом году сняли с логотипа газеты, а мы вернули. Я считаю, что «Литературную газету» обязано поддерживать государство.

— Государство горячо поддерживает физкультуру, а интерес к культуре, искусству, к творческим авторитетам если и есть, то какой-то вялый и специфический…

— Никаких технологических прорывов, никакого социального мира без культуры, без культурного диалога не будет. К сожалению, чиновники, которые занимаются культурой на общефедеральном уровне, этого не понимают. Приведу пример. Когда у «Литературной газеты» был юбилей — ей недавно исполнилось сто восемьдесят лет — и нам нужны были средства на празднование, а проходило оно в Малом театре, мы обратились к Министерству печати. И они нам не дали ни копейки! Минкульт — тоже. Помогло московское правительство, конкретно тогдашний вице-мэр столицы Валерий Виноградов. Были выделены средства на юбилей газеты. Потом совет по книгоиздательству Москвы же на конкурсной основе выделил средства на выпуск юбилейного издания «Три века „Литературной газеты“», которое мы днями презентовали в Музее Пушкина.

На сегодняшний день нас фактически поддерживает только московское правительство. Это хорошо, но неправильно, ведь «Литературная газета» — общефедеральное издание. Когда была встреча с В. Путиным, именно я завел речь о том, что такие издания, как «Новый мир», «Москва», «Знамя», «Октябрь», «Литературная газета» должны за счет казны направляться в библиотеки. Там они будут доступны учителям, старшеклассникам, студентам — всем тем, кто интересуется литературой. С нами согласились, были выделены на это средства. В результате и «Новый мир», и «Знамя» направляются в библиотеки, а «Литературной газеты» там по-прежнему нет. Почему? Мне ясно: агентство по печати, эта богадельня непуганых либералов, нас не любит.

— Юрий Михайлович, вернемся к телевидению. Как вы, профессиональный писатель, чувствуете себя в роли телеведущего?

— Знаете, я вообще-то не новичок на телевидении, в свое время вел и передачу «Лицом к городу», кстати, московскую, и передачи «Дата», «Семейный канал», «Стихоборье», да и вообще меня довольно часто приглашают на телевидение. Но когда Сергей Шумаков предложил мне вести передачу «Контекст», я очень сильно задумался. Поскольку передача информационная, то я каждый уик-энд, хоть умри, должен быть в студии и вещать. Конечно, для меня это довольно большая нагрузка.

Мое главное дело — писать книжки, «Литературная газета» — это уже довольно серьезное обременение, а тут еще телевизионная программа… Но я пошел на это. Не из-за того, чтобы поискать личной популярности, меня и так достаточно хорошо знают и по телевидению, и по книгам, и по моим пьесам. Пошел я потому, что среди аналитиков на сегодняшнем телевидении переизбыток людей с либеральными взглядами. Их оценка художественных произведений зачастую очень далека от объективности. У нас существует, я бы сказал, тусовочная шкала оценок произведений искусства, которая не соответствует их реальной эстетической и социальной значимости. Человек, посмотрев плохой фильм, спектакль или посетив посредственную выставку, потом слышит по телевизору восторженные эпитеты и думает: наверное, я идиот.

И мне хочется сказать таким людям: вы не идиоты, вы абсолютно правы — это плохой спектакль, это плохое кино, это плохая книга, ее не надо читать. А если кто-то из экспертов ее хвалит с пеной у рта, это вовсе не означает, что она хороша, просто эксперт является другом этого автора, этого театра или просто боится связываться с влиятельным кинорежиссером. И я свою задачу вижу в том, чтобы формировать объективный взгляд на вещи, давать те оценки, которые соответствуют реальности.

— Интересно, а темы для телевизионных сюжетов вы предлагаете сами?

— Передача — коллективное творчество, там работает целая бригада, но некоторые темы настойчиво предлагаю я — мне иногда идут навстречу. Наше телевидение, к сожалению, скептически относится к традиционным видам искусства, к русскому народному творчеству, к классическим постановкам, норовят давать авангард. Я не против авангарда, упаси бог, но если мы не расскажем зрителям про то, впереди чего норовит забежать авангард, то получается бред. Авангард впереди себя самого, что ли? Но так не бывает. Надо показывать то, что называется мейнстримом, а на его фоне уже авангард, который в таком контексте оказывается непрофессиональными выкрутасами…

Это не значит, что мне все не нравится, есть вещи, которые я принимаю, высказываю свое мнение, комментирую, но в то же время не молчу, если не согласен в чем-то с экспертами. Я, например, не понимаю, почему актуальное искусство претендует выставляться в Третьяковской галерее. Во всем мире для этого вида визуально-провокативной деятельности существуют отдельные музеи. Пусть куры гадят на голову Толстому не там, где выставлен портрет этого великого писателя кисти Крамского.

Моим условием, когда я соглашался на эту работу, было то, что в передаче обязательно должны звучать стихи. Потому что поэзия — высочайшее проявление национальной культуры, индикатор ее уровня — сегодня полностью вытеснена с телеэкрана. И появление стихов в «Контексте» я считаю большим прорывом. Все это примиряет меня с неизбежной несвободой, сковывающей любого телевизионного человека.

Нарушитель конвенции

— Для меня это было полной неожиданностью! То, чего раньше режиссеры искали — остроты, будь то социальной, или нравственной, теперь не хотят, боятся. И только спустя какое-то время, когда пьеса уже шла в Тобольске, во Владикавказе, я показал ее режиссеру, который почувствовал необходимость этой пьесы — Борису Морозову. Она оказалась созвучна с его восприятием современной России. Он так загорелся, что поставил ее очень быстро. Последняя современная пьеса, которую он ставил — «Смотрите, кто пришел» Арро. Да и то, это было двадцать лет назад. С тех пор он не мог ничего найти из современной российской драматургии, адекватного тому, что с нами сегодня происходит. А Морозов человек, сохранивший социальную чувствительность. К сожалению, сегодня у многих руководителей театров чувствительность не социальная, а фестивальная. Глухость к жизни маленького человека, а это первый признак буржуазности театра. Меня всегда поражало: в стране, где почти нет буржуазии, мы имеем буржуазный театр. И если сравнить спектакли разных театров мира, то современный немецкий, или скажем, польский театр, окажутся более социальными, чем театр российский. Хотя в России-то, наверное, побольше проблем, чем в той же Германии. Думаю, это связано с модой, которая охватила российский театр, и особенно московский. Сейчас мода на пижонскую асоциальность, на дурной эстетизм, на поиск дешевой новизны, которая устаревает после первой стирки. Можно одеть Гамлета «готом», а Дездемону сделать лесбиянкой. И что? Ничего… Получится Костя Богомолов… Как показывает время, натужная новизна недолговечна. Вот пример. Две пьесы, написанные примерно в одно время — «Оптимистическая трагедия» Вишневского и «Дни Турбиных» Булгакова. Одна из них — «Оптимистическая трагедия» — была ультрасовременна, насыщена всеми тогдашними послереволюционными поисками, новаторствами, а «Дни Турбиных» вполне архаичная пьеса, по тогдашним меркам, как бы Чехов, только после Гражданской войны. Ну и кто теперь ставит «Оптимистическую трагедию»? А «Дни Турбиных» и по сей день одна из самых востребованных пьес.