Созидательный реванш (Сборник интервью)

Недавно беседовал с одним немцем. Он говорит: «Есть новое направление в драматургии — вербатим». Я прикинулся дурачком, мол, а что это такое? Он повелся, будучи уверен, что мы, традиционалисты, невежественны. На самом деле, все с точностью до наоборот. Он, специалист по современной российской драматургии, даже не слышал моей фамилии и не знает, что только в Москве у меня идут семь пьес. Убивать надо таких специалистов! И вот он рассказывает мне: «Вербатим, это когда бригада драматургов едет на Таймиху, пять дней ходит по цехам, погружается в вербальный поток, потом садится и за неделю пишет пьесу. И вот вам живое дыхание языковой стихии!» Я выслушал и ответил: во времена моей комсомольской юности это называлось «драмодел с комсомольской путевкой в кармане». Ему давали задание написать пьесу о строителях, скажем, КАМАЗа, выдавали хороший аванс, командировочные, он ехал, жил там неделю, пил, как лошадь, с работягами, впитывал все богатство лингвистической реальности. Потом возвращался домой, поправлял здоровье и лудил быстренько текст, нес его в министерство культуры, которое как раз объявило конкурс на лучшую пьесу, запечатлевшую образ молодого строителя коммунизма. Получал гонорар и никогда никому про свой позор не рассказывал. А теперь этот позор называется «вербатим».

— Вы редактор «Литературной газеты». Скажите, как сейчас обстоят отношения поэта и царя?

— Как всегда. Даже при советской власти можно было, выполняя минимум ритуальных движений, заниматься своим делом. Это миф, что всех гнали в партию. У нас в московской писательской организации было более двух тысяч человек, а партийных — шестьсот. А ведь Союз писателей был организацией идеологической. Обратите внимание, никто не посадил Платонова, Зощенко, Ахматову, хотя неприятности у них были приличные, но не посадили же! А вот абсолютно советских писателей, типа Киршона, Пильняка, Кольцова, постреляли. Они занимались политикой, и та политическая сила, на которую они делали ставку, проиграла. Сейчас времена мягкие, но суть та же. Например, ты делаешь ставку на Лужкова, а его снимают. Хрен ты получишь премию Московского правительства. А тогда стреляли: революция… Литература всегда связана с властью. У кого Пушкин попросил пятьдесят тысяч рублей на «Литературного газету»? У Третьего отделения, которое, как уверяют теперь специалисты, была не самой худшей организацией в истории России. И я бы попросил. Я — реалист… Но что самое интересное, Пушкину дали…

«Королева Великобритании — не фашистка»

— Все просто. Люди у нас в «ЛГ» находят возможность удовлетворить духовные запросы. Мы одной из главных своих целей ставим воспитание хорошего вкуса у читателя. У нас отличные авторы, они пишут нормальным русским языком, а не на постмодернистском эсперанто. Иногда приходят молодые журналисты, выпускники, так они вообще писать не умеют, выдают компьютерную, простите, полуграмотную лабудень… Двоеточий не знают, про точку с запятой не слышали. Для них предел знаний о знаках препинания — точка, а уж запятую поставить — просто интеллектуальное изнеможение…

— Другие средства массовой информации духовных запросов общества не слышат?

— У современной журналистики есть две проблемы. Первая заключается в том, что власть не хочет слушать журналистов. Обкричись — ей наплевать. Раньше после статьи в «Правде» снимали секретаря обкома, сегодня же власть считает, что с помощью политтехнологий можно решить любые вопросы. Это глубокое заблуждение, в опасности которого мы все очень скоро убедимся. Вторая проблема — обратная сторона этой медали: журналистика, особенно телевизионная, глуха к обществу и его запросам. Общество говорит: нам не нужно такое телевидение, зачем вы нам это все показываете, нам не нужны три мыльные оперы в день, пять кровавых детективов и четыре юмористические программы, когда уже не поймешь, кто Петросян, а кто Ургант. Мы хотим совсем другого… А телевидение отвечает: у нас рейтинг, мы зарабатываем деньги. Я как-то спросил, судя по прическе, кажется, Эрнста: «А вы на что эти деньги тратите, может быть, детские дома содержите, богадельни, вкладываете в художественное или спортивное воспитание молодежи?» Он обалдел: какая молодежь? Мы на себя тратим, на развитие телевидения. Видели мы это развитие! Видели, какие лимузины у Останкино стоят. На нас зарабатываете, а тратите на себя. Ни денег от вас не видим, ни нормального телевидения… Это как если бы корова не давала молока-мяса, а только навоз…

— И как решить эту проблему взаимной глухоты?

— У нас, когда хотят что-то сделать, начинают ссылаться на опыт американцев или европейцев. Но во всех развитых странах, на которые мы так ориентируемся, — существуют очень влиятельные, уважаемые общественные советы по телевидению. У них огромные полномочия вплоть до отзыва лицензии у канала. И только у нас таких советов нет. У общества нет механизмов влияния на ТВ! А как только заходит речь о создании советов, начинается крик о наступлении на свободу слова, фашизме и прочей ерунде. При чем тут вообще фашизм? В Великобритании королева патронирует общественный наблюдательный совет, блюдущий национальное ТВ. Она что, фашистка, что ли? Почему же поднимается такой вой? Потому что нет гражданского общества, ведь всю ту фигню, которой нас кормит ТВ, можно гнать в эфир только при отсутствии контроля общества. Я считаю, создание подобных советов в нашей стране — вопрос политической воли. У нас так традиционно сложилось: все делается сверху. По-другому мы пока не умеем.

— Ваши произведения всегда касались самых острых проблем в жизни общества…

— Я как-то попал на передачу, посвященную сериалу «Школа». И когда спросили о моем к нему отношении, я ответил: двадцать пять лет назад мне самому пришлось побывать в положении создателей сериала. Моя повесть «Работа над ошибками», опубликованная в «Юности», ее экранизация и инсценировка в ленинградском ТЮЗе тоже вызвали бурю, всесоюзную дискуссию. Кипели споры и страсти. Это нормально: в таких социально значимых структурах накапливаются острые проблемы, волнующие общество, и с периодичностью лет в двадцать, выплескиваются. В середине шестидесятых всех взволновал фильм «Доживем до понедельника». В середине восьмидесятых — «Работа над ошибками». Теперь вот — «Школа». Все они примерно об одном и том же. Мир взрослых. Мир детей. Воспитание. Кто — кого? Правда, есть один нюанс. «Доживем до понедельника» до сих пор показывают и смотрят. Мою повесть до сих пор переиздают, и она расходится, ее читают. А вот в том, что через двадцать пять лет будут смотреть сериал «Школа», я не уверен. И даже уверен в обратном.

— Юрий Михайлович, вы не раз резко высказывались по поводу современных российских литературных премий…