Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Мир сейчас все еще переживает последствия финансового кризиса. Можно ли сказать, что институт брака, семьи также сейчас переживает кризис, и что ждет его в перспективе?

— Приведу сначала один пример. Древний Рим пал в значительной степени из-за нездоровья общества, которое во многом было вызвано античной сексуальной революцией, когда совокупиться со всем, что шевелится, являлось вопросом чести. У одного врача я прочитал наблюдения, что большинство римских императоров умерло от болезней, симптомы которых очень напоминали последствия незалеченных половых инфекций. И как реакция на это была предложенная христианством суровая половая мораль, осуждение плотского греха. Новая цивилизация, видевшая, чем закончила предыдущая, искала способ себя сохранить. Мы сейчас в известной степени повторяем позднеримский период. Полагаю, в перспективе мы придем к ужесточению половой морали и уз брака. Вполне возможно, помимо финансового кризиса нам предстоит пережить серьезные сбои, связанные с экологией, питанием, воспроизводством ресурсов. А семья, как известно, всегда крепнет в тяжелую годину, когда нужно всем вместе выживать, поэтому я считаю, что в ближайшей перспективе все будет идти к упорядочению отношений, в том числе и внутри семьи. Что не исключает, «кружений сердца», как выразился Герцен.

— Ваш брак длится уже тридцать пять лет. Что для среды творческой интеллигенции редкость. Как удалось вам его так долго сохранить?

— Тут много различных факторов. Во-первых, это межличностное совпадение. Если его нет, люди разбегаются довольно быстро. Какими-то загадочными крючочками супруги должны друг за друга зацепиться, чтобы ужиться. Еще, я считаю, очень важны семейные традиции. Я заметил, как правило, если родители имели несколько семей, то и дети к заключению и расторжению брака относятся довольно легко. У нас же, и мои родители, и родители моей жены никогда не разводились, всю жизнь прожили в одном браке. Ну и еще, я думаю, важно то, что я перешел с поэзии на прозу. Поэзия вполне сочетается с порханием по жизни и поглощением нектара со всех доступных цветков, а вот проза — это тяжелый труд, когда нужно сидеть и работать, как прикованный к галере. Для прозы нужна размеренная, четкая жизнь, которую может дать только семья. И переход на прозу, возможно, сохранил мой брак, потому что, как и во всяком браке, у нас были кризисы, соблазны, ссоры, расхождения и схождения.

— Битье посуды…

— Да-да. И посуду били, и мебель ломали, и разъезжались, и съезжались, но это нормально. Покажите семью, где этого не было.

— Много писали о нападении на ваш дом, которое случилось в декабре. В каком состоянии сейчас находится ваша жена?

— Конечно, Наталья еще в очень тяжелом состоянии. Это для всех нас был шок. Она получила довольно серьезные повреждения, осенью ей предстоит пластическая операция. Это обратная сторона моей журналистской работы, я ни минуты не сомневаюсь, что нападение было организовано как акция устрашения теми людьми, которые пытаются расхитить писательское имущество, в том числе находящееся в Переделкине. «Литературная газета» об этом много писала, и я не первый, на кого было совершено нападение, пострадали и другие писатели, вовлеченные в это противостояние.

— Вы говорили, что напишете Нургалиеву.

— Да, я обратился к Нургалиеву и в другие силовые структуры. Создана специальная следственная межведомственная группа. Нургалиев держит это дело на личном контроле. Но контролирует ли он свое ведомство? Вот в чем вопрос. Органы разрабатывают разные версии, среди которых одна из самых главных — моя профессиональная деятельность. Буквально вчера за этим же столом сидел следователь и брал у меня дополнительные сведения. Я уверен, рано или поздно поймают исполнителей, выйдут на заказчиков, и у меня практически нет никаких сомнений по поводу того, кто эти люди.

— У вас взрослая дочь, двое внуков. Как вы ее воспитывали? Вы строгий отец?

— Нет, я не строгий. Поскольку Господь дал мне в дар чувство юмора, я воспитывал дочь с помощью иронии, шуток, доводя в ее глазах до смешного то, что мне казалось неверным. Человек готов к самосовершенствованию, чтобы не выглядеть нелепым. Например, в отрочестве она увлеклась пирсингом. В заклепках были нос, уши, губы, пупок, в общем — везде. И я ей сказал, что скоро она будет похожа на клепаную броню танка, а для иллюстрации повесил над кроватью картинку с танком времен Первой мировой войны. Она посмотрела, засмеялась, и постепенно количество заклепок на ней стало уменьшаться. Во многих других случаях я пользовался этим же приемом, доводя ту или иную ситуацию до абсурда, чтобы она могла посмеяться над своими ошибками или заблуждениями.

— Какие отношения между вами сейчас?

— Очень хорошие. Она давно вышла замуж, родила двоих детей. Сейчас я прививаю внукам любовь к литературе, театру. Они довольно часто бывают у нас в Переделкино.

— Вот странно, вы именитый писатель, вполне могли бы устроить свою дочь в Литинститут, который называют институтом писательских детей. Почему же она там не оказалась?

— Она туда никогда и не стремилась, а я никогда ей не говорил: «Давай к нам, в писатели!» Меня очень беспокоит нынешняя настоящая эпидемия семейственности. Куда ни взглянешь, одна семья — все режиссеры от деда до внука. Другой клан — все писатели. Художественный талант от родителей к детям почти никогда не передается. Яснее это видно на примере оперных певцов. Вот тут никак нельзя скрыть отсутствие таланта, не помогут никакие связи, никакая среда. Нет голоса — и конец. В писательстве же отсутствие таланта можно спрятать за начитанностью, за общей образованностью и так далее. Но иногда смотришь на потуги заурядных детей талантливых отцов, у них нет ничего, кроме известной фамилии и амбиций. Смешно и обидно. Это наносит нашей культуре серьезный урон. Беда не в том, что они снимают плохие фильмы и ставят плохие спектакли (кстати, за казенный счет, а не за деньги своих родителей). А в том, что если приедет с Алтая новый Шукшин, то ему просто места не найдется, потому что они все уже заняты детьми, выросшими в актерских, режиссерских и писательских семьях.

— Понятно, у дочери нет склонности к литературе. А у внуков?

— Пока трудно сказать, но, например, внук Егор очень любит учить наизусть стихи. И знает много стихотворений, хотя ему всего шесть лет. Например, помнит «Сказку о царе Салтане».

— Определенно, у ребенка есть фонетическая одаренность.

— Да, он чувствует слово. Если в нем обнаружится литературный талант, то дай Бог. Но специально проталкивать его в писатели я не буду. Не по таланту выбранное поприще — жутко уродует человека. У него возникает ощущение заговора, он начинает думать, ага, у них получается, а у меня нет, значит, это кем-то против меня подстроено. Ведь очень трудно себе признаться в том, что ты лишен таланта. В свое время я хотел стать архитектором, занимался рисованием, окончил подготовительные курсы. И, слава богу, вовремя осознал: у меня нет серьезных способностей. И понял я это благодаря тому, что рядом стоял мольберт паренька по фамилии Иванов. Я с юности много читал по истории искусства. Например, в классе восьмом проштудировал 6-томную «Историю искусств». И вдруг увидел: хоть я и начитанный, но когда мы рисуем голову Аполлона, у меня на ватмане выходит чугун, а у неначитанного Иванова — гипс. Зато Бог ему дал талант. И я сейчас с ужасом думаю: если бы я упорно пошел ломиться по архитектурной стезе, как бы это могло искорежить мою жизнь!

— Хотя в современной литературе хватает людей, занимающих видные позиции без наличия особых талантов.

— Да, сейчас многие примазываются к различным модным направлениям, трендам, премиальным жюри и без каких-либо способностей очень прилично зарабатывают, разъезжают по всему миру, почему-то представляя нашу литературу. Когда я читаю, что Россию в Париже снова будет представлять окололитературный шулер-фокусник Лев Рубинштейн, а в Америке доклад о феминизме в русской литературе прочтет Светлана Василенко, автор единственной, слабенькой и грязненькой повести, мне становится не по себе. Что они о нас там подумают? А они подумают: если сюда прислали лучших, то кто же там, в этой убогой России остался? Однако власть, особенно агентство по печати, поощряет эти игры, потому что наша власть в свое время наблюдала, какое огромное влияние писатели оказали на перестроечный процесс. Она боится идеологического влияния литературы на общество и предпочитает выдвигать на передний план таких вот литературных шутов и шарлатанов.