Земные наши заботы

потери времени. Это даже при хорошей погоде внимания да внимания потребует

от всех служб, напряжения всех сил.

Но погожими днями природа побаловала земледельца лишь в конце июля и

самых первых числах августа. Как потом окажется — их было двенадцать, всего

двенадцать погожих дней за все лето. Скоро едва механизаторы заведут моторы

своих комбайнов, чтобы в поле выехать, снова зарядят долгие обложные дожди.

На полях стояла вода, не впитываясь больше и не испаряясь

Что только не придумывали механизаторы, чтобы комбайны могли пройти по

ниве: и дополнительные колеса на переднем ведущем мосту устанавливали, и

давление в шинах меняли, и гусеницы прилаживали Но порой и эти ухищрения не

помогали. Тогда шли на помощь комбайнам гусеничные тракторы. А чтобы и при

такой тяге комбайны не увязали, даже специальные лыжи мастерили, на которых

и «скользили» комбайны

И тут же рядом, где уборка многолетних трав шла, редко-редко где

буксовали машины. Никакой там избыточной сырости, разве только в низинках. А

ведь травы эти, как и хлеба, высеяны были на пашне. Да, на пашне, но пашня,

травами занятая, уже два-три года не видела плуга, не перемешивалась. И

бежали по ней машины как по асфальту.

Знаю, мешала не только та сырость, что в земле копилась, но и та, что с

неба лилась беспрестанно. Согласен, тяжело, очень тяжко доставался каждый

центнер зерна, каждый сноп льна, каждый мешок картошки. И если какую-то

часть урожая не добрали, не запаслись кормами, то есть на то причины — шли

дожди.

Однако вспомним еще раз вот эти строки:

«Я слышу, как часто у нас... обвиняют то землю в бесплодии, то климат в

давней и губительной для урожаев неравномерности... Я уверен, что эти

причины далеко отстоят от истины... Я думаю поэтому, что дело не в небесном

гневе, а скорее в нашей собственной вине», — так утверждал римский агроном и

писатель Колумелла.

Мальцев, соглашаясь с этим утверждением, говорил:

— Вот и мы — и земельку нашу поругиваем, и климат виним, тогда как

виноваты сами. Не в том, разумеется, виноваты, что дожди не ко времени или

засуха случается, а в том, что климат данной местности зачастую не

учитываем. Не учитываем его как при выборе направления для хозяйства, так и

при определении структуры посевных площадей. Сеем, не соизмеряя свои

возможности с природными условиями, и тем самым ставим себя в постоянную

зависимость от погоды.

Признаться, на зауральской ниве, зреющей под жарким небом (там сухое лето

куда привычнее дождливого), слова эти не очень затронули меня. Видимо, так

всегда, — чтобы понять и осознать какое-то явление, надо увидеть это явление

в критическом его проявлении. Увидеть и боль испытать. Не почувствовать, как

болит душа у земледельца, когда он не в силах убрать сполна урожай, а чтобы

и твоя душа заболела, чтобы боль сдавила тебя, заставила задуматься и понять

слова, удивительно совпавшие с теми, что Мальцев говорил.

— Валить все грехи на погоду нечего. Хороший хозяин должен

приспосабливаться к тем условиям, которые и составляют климат. А он у нас

всегда был избыточно увлажненным.

Услышал я эти слова в Костромской области. И сказал их человек, которому,

в случае спада производства, удобнее всего на дожди сослаться как на

стихийное бедствие. Сказал первый секретарь Красносельского райкома партии

Анатолий Алексеевич Смирнов. И добавил:

— Хороший хозяин, чтобы не обрекать себя на муки, не будет сеять всего

понемногу, он чего-то больше посеет, чего-то меньше, а от чего-то и вовсе

откажется. А посмотрите на поля наших хозяйств, чего только не сеем — почти

все культуры, какие в Нечерноземье выращиваются. При такой пестрой

структуре, как ни старайся, обязательно где-то да потеряешь. Не на льне, так

на зерне, на картошке потеряешь или трав не доберешь.

— В такой ненастный год? — уточнил я.

— В любой, даже при хорошей погоде. Потому что ни возможности хозяйства

не учитываются, ни традиции, ни климатические условия в расчет не

принимаются. Распишут, сколько чего посеять, — и будь добр, выполняй этот

план в гектарах...

Не учитывать погодные условия, доказал Мальцев на практике, значит

действовать вслепую, сидеть за шахматной доской с завязанными глазами и

играть свою до элементарности простую партию, не обращая внимания на сложную

игру партнера. А партнер у земледельца — сама Природа, ее не понудишь

действовать по-твоему, к тебе подлаживаясь. Если выиграть у нее хочешь, то

подлаживайся к ней ты.

Просматривая и листая книги, собранные в рубленом деревенском доме, я

подумал вот о чем.

Мы хорошо знаем Мальцева. Не очень хорошо, но знаем, чем велик ученый

Мальцев, какие проблемы его волнуют, против чего он борется и что

отстаивает. Начинаем постигать и ту философию земледелия, которую исповедует

он, опираясь на диалектические законы природы. А если бы, представим такое,

мы не знали его? Смогли бы потомки узнать, что в наше с вами время жил и

работал талантливый ученый? Думаю, что, перелистав и перечитав книги,

которые он читал с карандашом в руках, статьи и книги, которые он написал

сам, потомки наши вполне могли бы представить его облик, очертить круг

волновавших его проблем. И многому поучиться.

Признаюсь, до встречи с Терентием Семеновичем Мальцевым мне не доводилось

проникать в мысли и чувства своих собеседников и таким вот способом — листая

книги, ими прочитанные. Но никогда, ни с каким другим собеседником не

оказывался я и в том неловком положении, когда вынужден был признаваться,

что не читал ту или иную книгу, не знаю того или иного автора, а если и

читал, то ничего не сохранил в памяти, ни одной мысли в прочитанной книге

никак для себя не отметил, не перечитывал, не возвращался к ней, утешая и

обманывая себя тем, что некогда.

Именно он, Терентий Семенович Мальцев, заново открыл для меня многих

знакомых авторов, обратил мое внимание на те произведения, которые

оставались почему-то незамеченными.

Вспоминаю свою первую встречу с Мальцевым, встречу до обидного

запоздалую, но установившую добрые и прочные между нами отношения,

породившие и оживленную переписку и частые встречи то на родной его земле,

то в Москве. Так вот, командировка моя кончалась. К тому же надо, как

говорится, и честь знать — не день, не два, а две недели сижу неотлучно с

Терентием Семеновичем. Мне-то на пользу, а он, думаю, утомился: с раннего

утра до темного темна нескончаемые разговоры. Говорил он, я слушал, да

иногда вопросы задавал. Одно мне мешало распрощаться, — копию статьи он

обещал дать: будет не будет она опубликована, а размышления его о том, как

нам каждый год быть с хлебом, мне пригодятся. Однако у него остался

единственный экземпляр, и он отдал его на перепечатку. Машинистка должна

была к вечеру занести, но не занесла почему-то.

— Ладно, — сказал Терентий Семенович, — я утречком пораньше встану,

возьму у нее и привезу в гостиницу. Заодно и с билетом на поезд помогу.

Что ж, я распрощался с интереснейшим собеседником (две недели как два дня

пролетели), уехал в Шадринск, в гостиницу, чтобы переночевать, выспаться, а

днем и на поезд. Решил: не видать мне статьи.

Под утро я проснулся от шума за окном. Слышу, у гостиницы остановилась

машина, в гулкой предрассветной тишине хлопнула дверца. Похоже, что уазик —

только у него так хлопает дверца. Подумал — Мальцев?.. Глянул на часы — нет

и шести. А он, если и приедет, то не в такую же рань. Но — стук в дверь.

Открываю — Терентий Семенович... С каким-то пакетом в руке. Статью, значит,