Земные наши заботы

органических веществ в почве, а еще и увеличит их. При условии, конечно,

если мы сами не помешаем этому.

Абсурд, скажет агроном, прочитав такое утверждение. Если бы земля не

истощалась, то и пары не нужны были бы, за сохранение которых сам же Мальцев

выдерживал настоящие баталии. Да и можно ли спорить против истины,

подтверждаемой практикой. Признаться, эти же доводы и я ему выставил.

— Плоха та наука, которая слепо следует за практикой, а не ведет ее за

собой, — ответил он. — Богатый травостой, а стало быть, богатый урожай

позволяет и в почве оставлять больше органических веществ, чем при скудном

урожае. Для этого нужно толково и разумно использовать пожнивные остатки,

действуя в согласии с установившимся в природе порядком. А природа самые

тучные почвы там создала, где климат благоприятнее и травостой гуще.

Да, чем богаче урожай, доказывает Мальцев, опираясь на законы природы,

тем больше оставляют растения материала, необходимого для образования

почвенного перегноя, — корней, стерни, соломы. Именно за счет высоких

урожаев мы и можем насыщать почву элементами плодородия, «перекачивая» их из

воздуха. Один из них — азот, самое ценное для обогащения почвы вещество.

Если при этом еще и удобрения вносить, то растения, получая из почвы больше

пищи, еще больше возьмут ее из воздуха и тем самым щедрее удобрят почву.

— При правильном ведении земледелия хлебопашец не входит в противоречие с

законами природы, и природа выступает полноправной участницей того

агротехнического процесса, который осуществляет человек во имя своего

пропитания. Она словно говорит человеку: ладно, бери себе вершки, а мне

корешки оставь. И оставь их там, где они есть, не смещай их с уготовленного

им места, не закапывай их, а я сотворю из них, — из корешков и пожнивных

остатков — свежую пищу не только для почвенной микрофлоры, но и для новых

растений, которые ты высеешь на следующий год.

Что это именно так, а не иначе, подтверждали и данные, полученные в

результате двухлетних наблюдений, которые проводила на мальцевских полях

специальная группа ученых, работавшая по заданию Академии наук СССР. Вот ее

выводы: при безотвальной системе земледелия водный и пищевой режим пшеницы

складывается более благоприятно, чем при обычной агротехнике; улучшаются

физические свойства почв, больше накапливается влаги и питательных веществ,

интенсивно развивается микрофлора; вес и объем корневой системы пшеницы

значительно больше, чем при обычной обработке;

при этой системе наблюдается экономное и эффективное расходование растениями

запасов влаги в почве.

Конечно, эти выводы, подтверждающие преимущества безотвальной системы

земледелия, Мальцев знал и до совещаний. Однако ни на совещаниях, ни потом

(никогда и нигде) ни словом о них не обмолвился. А мог бы сказать при

случае: мол, вот и результаты исследований подтверждают мою правоту. В самом

деле, почему бы и не сослаться?

Однажды я спросил об этом Терентия Семеновича.

Он ответил:

— Кто наблюдал, тот и скажет. Как же я присвою чужую работу, в которой не

участвовал? Нет, не могу я говорить о том, что не мной добыто и чего я,

следовательно, хорошо не знаю. А вдруг исследования эти сделаны не совсем

добросовестно? Может такое быть?.. В истории науки такое случалось.

Кажется, все ясно. Казалось, одержана полная победа. Однако именно в эти

дни, когда проходили уже упоминавшиеся совещания — на дворе была осень 1954

года, — ученые продолжали вести яростный спор, как лучше распахивать

целинные и залежные земли: глубоко или мелко, куда, в какой слой захоронить

дернину. Целину уже распахивали, и глубоко, и мелко, по-всякому. Об одном

спора не было: можно ли, получив в первые годы высокий урожай, сохранить

плодородие на длительное время или даже увеличивать его?

И Мальцев, лежа в больнице, пишет письмо: прятать дерницу никуда не надо!

В нем он не только предупреждает о недопустимости вспашки с оборотом пласта

(приводил я уже эти строчки), но и дает подробные советы, как и что нужно

сделать, чтобы беды не случилось. Советует как заботливый хозяин-земледелец,

которого болезнь отлучила от поля, на котором целинники ведут работу, —

слышал, ведут не совсем так, как нужно. Советует, как лучше сохранить и

умножить плодородие осваиваемых земель, на сколько сантиметров нужно

фрезеровать, а потом дисковать дернину «хорошо отточенными дисками» (а если

фрезы в хозяйстве не окажется, то сразу начать с дискования). «Дернину не

нужно всю прорезывать, если она имеет порядочную толщину». «Пусть люди

подумают, как это лучше сделать, и не обязательно, как мы делали, а может,

найдутся лучшие методы».

Смелое это было письмо, а еще смелее мысли в нем, проникнутые высокой

ответственностью перед обществом и страной.

Здесь мне хочется прервать свой рассказ, чтобы напомнить вот эти слова,

сказанные однажды Мальцевым: «Меня и выучили и воспитали книги». И

воспитали...

Я снимаю с полки и листаю том сочинений Писарева, вслух читаю те места,

которые помечены рукой Мальцева. Терентий Семенович слушает, в знак согласия

кивает головой, потом задумчиво говорит

— Не перестаю удивляться уму этих людей... Писарева возьмите, Белинского

или Чернышевского: писали о литературе, о литературных делах, а умом

охватывали все стороны человеческой жизни и деятельности. — Помолчал, потом

спросил: — Как думаете, есть сейчас такие критики, такие умы?..

Задавая этот неожиданный для меня вопрос, Мальцев (так мне показалось)

ждал, надеялся услышать утвердительный ответ. Больше того, мне показалось,

что отрицательный ответ способен разрушить в нем какие-то надежды, разрушить

что-то такое, без чего жизнь наша в настоящем и в будущем окажется скучной,

без мысли, поддерживающей и ведущей человека. Поэтому, не дождавшись моего

ответа, он сказал:

— Может, они и есть, а мы их не знаем, не слышим их...

— Должно быть, есть, — согласился я, думая вот о чем. Размышления великих

критиков о русской литературе (о литературе, не о земледелии) привлекали и

продолжают привлекать внимание Мальцева не меньше, чем ученые труды

знаменитых земледельцев. Потому, наверно, что в размышлениях этих (как и в

обстоятельных суждениях Гоголя и Герцена, Льва Толстого и Жан-Жака Руссо,

Рабиндраната Тагора и Садриддина Айни) Мальцев находит ту нравственную

опору, без которой трудно было бы осознать жизнь, как без одоления

философских трудов классиков материалистического учения трудно, а то и

невозможно было бы создать свое учение, давшее отечественной нашей науке

новое направление.

Не случайно, читая Писарева, Мальцев подчеркнул и вот эту строку:

«Мы богаты и сильны трудами этих великих людей...»

А Рабиндранат Тагор убедил его в том, что «настоящий ум не крадется

темным кривым переулком, он открыто идет по ровному, широкому и прямому, как

царская дорога, пути».

Однако вернемся к письму.

Целинники услышали Мальцева, но уразумели тревогу его не все и не сразу.

Первыми осознали те, кто побывал в гостях у Мальцева на тех двух совещаниях,

которые созывались в 1954 году. Они слушали его убедительные доводы, сами

выступали на тех совещаниях, выступали и дома, призывая «смелее внедрять

новую систему обработки почвы», провозглашая: «Систему Т. С. Мальцева — на

поля Казахстана». Однако окончательно уразумели лишь после того, как злого

джинна выпустили, который и загулял по распаханной степи пыльной бурей,

снявшей, где можно было снять, рыхлый пахотный слой — самый плодородный

Понимаю, трудно было отказаться от классического земледелия. Веками