Московские праздные дни

В три месяца Константин постигает все тонкости античной грамматики. Здесь он учится также геометрии, диалектике, философии, риторике и прочим эллинским учениям.

Все это были составные части общего проекта — поиска принципиально новой, объединительной доктрины (второго) Рима, которая для Константина в первую очередь должна была оформиться в языке, словесной плоти. При этом Константин выступает не как политик, но именно как строитель слова: его занимало пространство языка, мыслимое, как помещение возможной конвергенции, совершенного слияния конфликтных римских сфер. Он стремился к синтезу нового совершенного наречия.

Столица, напротив, как будто питалась противоречиями; споры ее согревали.

Константин покидает Константинополь (что означает для метафизики это словесное вычитание?) и отправляется в монастырь для совершенствования в филологии и укрепления в вере. Показательно название обители. Монастырь, где он вновь встретился с братом (после этого братья не расставались до самой кончины Константина в Риме) и где окончательно оформилась объединительная доктрина философа, именовался Полихрон. В месте, название которого можно перевести условно как «сумма всех времен», в месте-календаре оформление разновозрастной, полихронической доктрины языка было совершенно логично.

Здесь родилась глаголица. Азбука весьма своеобразная, в большей степени шифр, нежели алфавит: ее центроустремленные символы букв (круг, крест, треугольник) не предполагали движения по строке. Движение (мысли) осуществлялось по оси «зет», вглубь страницы.

Первым на новый язык было переведено Евангелие от Иоанна: выбор самый показательный. Оно стало матрицей новой азбуки: фраза Слово было Бог, которым Иоанн начинал свое Евангелие, была составлена из идеальных симметричных знаков, которые затем «размножились» и составили азбуку целиком.

Текст открывал свое пространство по мере осознания смысла каждого символа, каждой буквы в строке. Читающий двигался более вглубь страницы, нежели по ее поверхности.

В скором времени основные теоретические положения доктрины «словесного черчения» были в должной степени разработаны. Теперь необходима была полноценная практика, которая могла быть явлена в путешествии, в одолении земных координат, в сравнении слова и мира. И братья Константин и Мефодий отправляются в большой поход.

В 861 году в качестве официальных представителей Царьграда они едут в хазарский каганат. Согласно популярной легенде хазары в те времена выбирали себе одну из трех религий — христианство, мусульманство, иудаизм. Для совершения верного выбора они призвали к себе лучших миссионеров, представителей этих религий.

Вряд ли это в полной мере соответствует действительности: очевидно литературный, трехчастный сюжет явно преобладает над исторической точностью. Но, во всяком случае, поездка братьев и определенный диспут у хазар состоялись, и выступление на этом диспуте Константина было признано успешным. (Он толковал им о пространстве Рима как о высшем, объемлющем и потому успешном во всяком начинании; он звал их не столько в новую веру, сколько в это большее по знаку помещение цивилизации.) Часть хазарской знати под влиянием его проповеди крестилась в христианство.

Справедливости ради следует признать, что крещение это происходило в неофициальном порядке; в целом каганат христианскую веру отверг.

Они плыли к хазарам по морю — через Крым.

Крым сам по себе есть фокус и перекресток, место встречи миров, противостоящих друг другу или ищущих слияния. Точка, расположенная на оси глобальной симметрии «запад-восток», и одновременно место опоры, где необъятная северная сфера, равно обезвешенная и неподъемная, опирается на купол Византии. Крым за четыре угла растянут по сторонам света (он близок к северному берегу Черного моря — так Соловки, или Полярная Таврида, близки к берегу моря Белого); крымская фигура олицетворяет собой пересекающиеся координаты, нулевую точку отсчета на карте русской истории.

Константин ощутил в полной мере потенции этой стартовой точки. Некоторое время братья оставались в Крыму. Здесь им предстояло выполнить ответственное поручение.

Необходимо было отыскать в Тавриде останки святого Климента, одного из первых римских пап, апостола от 70-ти, сподвижника апостола Павла. Он был сослан сюда императором Траяном в начале II века нашей эры и здесь погиб за веру. Мощи его затопили в море, недалеко от города.

Константин в короткий срок составил экспедицию и поднял судно, на котором обнаружил останки папы. Мощи святого были заключены в особый ковчег и затем сопровождали братьев на всем протяжении их странствий. В итоге Константин привез их в Рим, где они были с почетом захоронены. Останки папы совершили полный круг странствий: длиною в несколько тысяч миль, протяжением в семьсот с лишним лет.

*

Святой Климент почитаем в Москве. Большой храм в честь папы-мученика стоит на Пятницкой улице, в Замоскворечье. В прежние времена он господствовал над южной частью города — при взгляде из Кремля, с бровки холма, на юг.

*

Во время поисковых мероприятий в Херсонесе и состоялась легендарная встреча братьев — с человеком, говорящим и пишущим по-русски.

Теперь можно попытаться ответить на вопрос — что такое была встреча Философа и задуманного им мира.

Встреча эта, судя по отзыву летописца, оказалась сама по себе событие значительное. Константин чудесным образом — в несколько дней — освоил новые для себя язык и письмо. В принципе, в своей основе язык этот не был для него новым. Он имел славянскую основу. В этом смысле лингвистическое достижение Константина объяснимо. Важно другое: встреченный братьями русин пришел с севера (некоторые историки прямо именуют пришельца норманном, скандинавским купцом), и для него самого этот язык был новообретен. Тогда собиралась речь нового мира, связывающая разноплеменные народы; это был феномен потенциально пространственный — не национальный.

Возможно, потенциальное пространство нового языка совпало с теми построениями, которые Константин совершал в процессе академического синтеза. Так или иначе, в его исканиях наступил новый этап. Философ в (крымском) пересечении осей мира обретал повод и поле для реального языкового конструирования. Новый язык обладал пространственным потенциалом в силу одной уже новизны, но также и ввиду мира — необъятного, северного, для которого он был предназначен.

В геополитических планах Второго Рима северное направление уже тогда рассматривалось как наиболее расположенное к духовной экспансии. Для просветителей был небезразличен географический вектор, устремленный на север, по оси разделения разноговорящих миров.

(Тут вспоминается Сретенка, разделяющая «глобус» Москвы по вертикали.) Это можно трактовать как прозрение или свидетельство точного расчета — важно то, что закрытые до времени двери севера открылись, и в образовавшейся щели шириною в полнеба нарисовались свободные сизые дали.

Будущая Россия провиделась царством бумажным. Такова была встреча просветителя и мира, и, соответственно, были заложены основы для дальнейшего развития диалога между центром (Константин) и севером (будущая Русь), развития в целом всей христианской ойкумены.

Здесь и заключается противоречие, исходное для всякого русского проекта.

То, что наблюдает Рим, глядя из Тавриды в Россию (с Воробьевых гор на Москву, см. главу Птицы, текст «Стыд»), Рим, уже находящийся в пространстве, не соответствует тому, что видят, глядя с севера на Рим, Россия и Москва. Они еще двумерны — они и теперь двумерны, потому что, начиная с того самого времени, с первой же встречи в Тавриде, только и делали, что срисовывали, калькировали себя с римского оппонента, классического трехмерного образца. Отсюда вывод, заведомо конфликтный, — русская ментальная матрица двумерна, ее привычный прием есть самопомещение в плоскость. В список, «считок» с Рима — в слово.