После Чернобыля. Том 1

    Например, молодой главный инженер монтажного района — Ю.К. Чашкин — участвовал почти во всем монтаже саркофага, то есть собирал и устанавливал все это железо, основные металлоконструкции. Сейчас он — главный инженер производственного  объединения “Промэнергомонтаж”. Но за Чернобыль ему не дали даже медали — только грамоту. А ведь он отвечал за людей и производство наравне с главным инженером УС-605. Если бы надо было кого-то наказать за огрех, за брак в работе, то этого Чашкина или Бочарова нашли бы из-под земли.

   “Призывают народ на подвиг, зовут решать судьбы Родины люди с высокими чинами и званиями. А решать вопрос о признании заслуг перед Родиной передоверяют бессердечным чинушам...” Так рассуждает Л.Л. Бочаров, и трудно с ним не согласиться.

   Саркофаг не полностью герметичен — так задумано. Это способствует охлаждению его содержимого атмосферным воздухом. Однако Укрытие отвечает своему предназначению — реактор перестал быть источником выделения в атмосферу радиоактивных аэрозолей. Среднесуточный выброс радиоактивных продуктов деления сейчас вдесятеро ниже, чем на нормально работающих энергоблоках. И через два года после аварии и позже на территории, прилегающей к ЧАЭС и городу Припять, новые пятна радиоактивного загрязнения или большее загрязнение, чем было, не обнаружены. Наоборот, в соответствии с расчетами интенсивность гамма-излучения заметно снизилась.

   Директор ЧАЭС М.П. Уманец в начале апреля 1987 г. организовал на станции конференцию ведущих специалистов для представителей украинской прессы.

   — Сколько раз слышали мы: “реактор задышал”, “чудовище взбесилось”, — сказал на конференции заведующий лабораторией Института атомной энергии имени И.В. Курчатова В.Ф. Шикалов. — Я здесь почти неотлучно с мая и свидетельствую: неправда. Весь реактор последовательно окружен (повторяю — не напичкан, а планомерно окружен) датчиками. Стационарное наблюдение за его поведением осуществляется со 2 июня 1986 г. С тех пор ни одного “чуда” не произошло, никаких отклонений внутри его активной зоны не зафиксировано. Наоборот, как мы и рассчитывали, реактор постепенно охлаждается, спадает его активность, время от времени выходят небольшие порции нуклидов, это — нормально. Укрытие имеет 2 уровня защиты: одно — само сооружение из строительных конструкций, второе — повышающийся уровень наших знаний, основанный на анализе процессов, происходящих внутри. Они вполне согласуются с известными нам физическими законами и нашими расчетами. К 1 мая 1987 года активность и внутри Укрытия понизится вдвое по сравнению с осенью 1986 г.

   Я решила лично убедиться в правильности этих утверждений... Вот он, Саркофаг. Темная громада, печально известная на весь мир раньше, чем появилась на поверхности планеты.

   Водителя с машиной я и тот, кто меня туда привез, оставили в отдалении, а сами вошли в ворота обширной территории II очереди станции четвертого энергоблока. Ни души. Пустынно. Опрятно, работы на днях окончились, и делать здесь сейчас людям нечего... Но все-таки немного боязно: мало ли чего...

   На дозиметре по пути от ворот цифры прибавляются, и у самого подножья табло показывает около полрентгена в час. Сфотографировали друг друга и ушли.

   Но почему все-таки “светит” в полрентгена? Откуда грязь?.. Да от земли же! Как ее ни мети, но у подножья завала дочиста не выметешь.

   В январе 1987 года по центральному телевидению выступил Генеральный директор МАГАТЭ Ханс Бликс. И он констатировал факт: на ЧАЭС выбросы из четвертого энергоблока в атмосферу теперь даже меньше предельно допустимых для действующих реакторов... В апреле 1988 г. выбросы радиоактивных аэрозолей из “саркофага” были действительно вдесятеро меньше допустимых для нормально работающего энергоблока. К этому времени на расстоянии примерно 120 метров от саркофага радиационный фон определялся четырьмя миллирентгенами в час.

   А вот свидетельство исполнявшего обязанности главного инженера производственного объединения “Комбинат” В.И. Комарова через три года после аварии: “С начала мая 1986 г. никаких опасных для населения и окружающей среды реакций на захороненном четвертом энергоблоке не происходит и не могло произойти. Даже если бы случилось невероятное — обрушение стен или крыши саркофага, то поднявшаяся из него радиоактивная пыль могла бы угрожать разве что работающему там персоналу. Но и такое, — считают специалисты, — полностью исключено. За состоянием здоровья всех тех сотен людей, которые работают (разумеется, не одновременно) в помещениях аварийного реакторного отделения четвертого блока ЧАЭС, укрытого саркофагом, как и остальных тружеников станции, ведется постоянный медицинский контроль”.

   Комаров не оговорился. Внутри саркофага, в помещениях четвертого энергоблока ЧАЭС работают физики постоянно действующей комплексной экспедиции Курчатовского института (среди них — и киевляне). Пострадавший реактор постоянно контролируют и, если нужно, что-то там ремонтируют эксплуатационники этой станции. Начальник цеха по четвертому энергоблоку (сегодня — заместитель начальника) — с самого начала бессменный кадровый работник станции Георгий Исаевич Рейхман, веселый юморист Жора Рейхман, как дружески тепло зовут его все, хорошо его знающие. Но это не мешает ему быть весьма компетентным и нестандартно мыслящим инженером. Его я видела в тесной комнатке “Сказочного” в июне 86-го. Он не эвакуировался.

   Для Укрытия был специально разработан комплекс инженерных сооружений (вентиляционные системы, уникальные системы контроля многочисленных параметров разрушенного реактора). Г.И. Рейхман участвовал в создании всех систем и планомерно осваивал это оборудование до тех пор, пока каждая точка реактора не становилась абсолютно подконтрольной.

 ЭЛЕКТРИКИ

    И в мирной жизни об электриках высокое строительное начальство нередко забывает: оборудование и материалы они получают в последнюю очередь и, как правило, с опозданием. Но в конце концов каким-то чудом умудряются не сорвать общий плановый график. В сознании многих их работа выполняется как бы сама собой. Но это, конечно, заблуждение.

    Крупный, немолодой, но крепкий ширококостный мужчина с открытым лицом, начальник вахты Всесоюзного объединения “ Гидроэлектромонтаж” (ГЭМ) Г.Е. Шнелле уволился из объединения до аварии. В “войну” он включился уже 15 мая в должности заместителя главного инженера Киевской энергосистемы по ликвидации последствий аварии. Но через пару месяцев он вернулся в свой родной ГЭМ, хотя круг обязанностей и не изменился. Практически безвыездно он работал в Чернобыле два года, обеспечивал электроэнергией все подразделения: огромные подъемные краны и машины, возводившие стену в грунте; шахтеров н энергетиков под фундаментом четвертого блока и строителей саркофага, словом, все участки, где нужно было электропитание.

    Из ГЭМа после эвакуации в Припяти осталось человек 8-10 — все инженерно-технические работники, беспартийные: Ю.В. Павленко, Н.А. Калюжный и другие. Все грузили песок на вертолеты. У них было две личных машины, в которых они ездили по селам и просились на ночлег. Как-то вышло, что об их питании и первое время никто не заботился. О “лепестках” для защиты органов дыхания, как я уже говорила, вообще никто не имел ни малейшего понятия. Вскоре, однако, порядок был наведен, и началась организованная работа. В июне в Чернобыльском управлении ГЭМа работали 400 человек.

    В этом управлении до “войны” заместителем главного инженера был В.Н. Калмаз. Он и возглавил его, когда началась настоящая работа. В ночь аварии в Припяти находился и главный инженер треста О.В. Михайловский. Оба удостоены правительственных наград за работу в первые недели и оба поднялись на ступень выше по служебной лестнице. Вскоре вернулся в Припять и бывший тогда в отъезде начальник чернобыльского участка И.Г. Альтман — теперь заместитель главного инженера Управления. А в то время он так активно включился в работу на всей территории 30-километровой зоны и в Зеленом мысе, что обзавелся “собственной” производственной базой для плодотворной и длительной работы своего участка. И вообще как организатор он, возможно, сделал больше других.