Мёртвая зыбь

С сожалением смотрели люди на превращенных в горящие факелы лесных великанов.

— Вот вам ваш Пылающий остров, — сказал Хренов.

Через новую просеку огонь перебраться не смог.

Конечно, все это произошло в воображении Званцева, и специально для “Уральского следопыта” он написал рассказ обо всем, что представил себе, правда, несколько не так.

Уже в Москве Званцев дал согласие на бесплатный перевод рассказа на якутский язык.

Но никто из лесоводов и лесной противопожарной службы не применил предложенный фантастом способы борьбы с лесными пожарами, и они продолжали наносить стране огромные потери, бушуя в тайге от Урала до Тихого океана, а также в европейской части страны, даже под Москвой.

Знаменательно, что в очередном издании “Пылающего острова”, где Званцев упомянул гарь, ощущаемую в городских домах, и под Москвой, когда нельзя было открыть форточек, заведующая редакцией фантастической и научно-популярной литературы “Детгиза” Максимова потребовала убрать эти строки, потому что “никакого пожара не было и детям незачем об этом говорить”.

Такое упоминание из-за твердости Званцева в книге все же сохранилось, но воз и ныне там.

У нас не привыкли принимать всерьез выдумки фантастов.

Заключенный “под сенью Аэлиты” пакт о ненападении между Званцевым и Стругацкими просуществовал, как и подобные другие, недолго.

Братья Стругацкие выступили со статьей в “Книжном обозрении”, утверждая, что Званцев не писатель…

Званцев оставил это без внимания.

Толкавшиеся в вестибюле гостиницы люди, пышноусый швейцар в фуражке с красным околышком, как у казачьего атамана, нарядный портье в смокинге и с галстуком бабочкой что величаво вручал гостям от их номеров ключи с увесистыми грушами, чтобы неудобно было по рассеянности положить в карман и вынести из отеля, все видели, как два пожилых человека, один соскочил с кресла от столика с газетами, а другой прошел мимо швейцара, что-то объяснив ему, бросились в объятия и, отпрянув, стали рассматривать друг друга.

— Ну, старче, недаром я тебя так с юности прозвал. Становишься ты под такое определение подходящим, — сказал вошедший.

— Что ж, друже Костя, время свое берет. Меня здесь, кроме тебя, старикана, правнучка встречала.

— В этом деле ты мне сто очков вперед даешь. Это мое больное место. Ты скажи, марсианку великолепную в уральском исполнении тебе вручили?

— У меня в номере тебя дожидается.

— Жаль опоздал. Пойдем взглянем, хоть полюбуемся. Да и потолковать надобно.

Получение Званцевым “Аэлиты” на Урале, как бы, подчеркнуло кровные узы его с краем самоцветов, гор, лесов и руд. Он еще студентом работал на самом северном заводе Урала в Надеждинске. А инженером начинал с главным механиком металлургического комбината в Белорецке. И на Урале, в городе без названия, в атомном центре Курчатова, отличилась дочь Нина и воспитала там двух его внучек и даже правнучку. Но еще одна крепкая нить связывала его с Уралом. Это Белорецкий закадычный друг Костя Куликов, живший теперь не так далеко от Свердловска в городе Миньяре. Званцев сообщил ему о предстоящей поездке к уральцам, в надежде, что они смогут повидаться.

И они пошли рядом к лестнице, положив друг другу руки на плечи, два уральских старожила, если не сказать старика.

Глава четвертая. Мним

“Машина времени” сильна –

Перенесёт в одно мгновенье

Тебя в любые времена.

Она — твоё воображенье. Весна Закатова

Ни десятилетия разлуки, ни тысячи километров, разделявшие их, не ослабили старой дружбы, и друзья заговорили, словно вчера расстались. Только шахмат не оказалось под рукой, чтобы сыграть очередную партию.

Рассмотрев художественное изделие уральских мастеров, Костя, усевшись в кресло напротив Саши, сказал:

— Ну, старче, не буду удручать тебя буднями моих серых дней, которые расцветил я лишь посвященными тебе стихами в знак светлой зависти к твоей бурной звездной жизни, — и, встав перед Сашей с кресла, он прочел сердечные стихи:

ЗВЁЗДНЫЕ ЧАСЫ

Далёкой весною тридцатого года

Мы деревцу дружбы сказали: “Расти!”

Душевный, как песня, обычай народа

Стал памятной вехой на нашем пути.

Солдаты эпохи, ни с чем не сравнимой,

А ныне уже ветераны её,

По звёздным часам мы сверяли ревниво

Твое и моё, и других бытиё.

Оно было трудным, в огнях пятилетки,

Жила и страдала родная страна,

А скоро у страшной, кровавой отметки

Бескрайним пожаром взметнулась война.

Тех мук несказанных и крови той море

Народы фашизму вовек не простят.

Нет дома, куда не стучалось бы горе

И страшен итог невозвратных утрат.

Допишут историки мудрую повесть,

Оставят потомкам сказаний тома,

Как выжила в битвах вселенская совесть,

Как злом порождённая гибла чума.

И мы, как и прежде с тобою на марше,

Заветные цели за далью видны,

И если сегодня ты пишешь о Марсе,

То твой марсианин — не символ войны.

И если сегодня к далёкой Венере —

Мечте твоей страстной — летят корабли,

Близка эта быль. Во Вселенную двери

Землянам, открыл первый спутник Земли.

И нам не стареть бы… как дереву дружбы,

Что мы посадили когда-то с тобой,

И долго нести нашу верную службу,

Солдатскую службу Отчизне родной.

— Что ж, друже, посвященьем своим ты мне удружил. Время наше глубоко взял и высоко поднял. Только меня ты еще больше разбередил.

— Разве что не так? — насторожился Костя, — “Аэлита”, которой я любуюсь, лучшее доказательство признания твоего литературного пути народом.

— Дело в том, что собираюсь я, Костя, поставить здесь точку.

— Ты что, с ума сошел? В таком месте сойти с дистанции? — опешил Костя.

— Ты не понял меня. Точка между фразами, а вернее сказать, на переломе пути.

— Как тебя понять?

— Как хорошо, что выкроил для меня этот денек. Я рассчитывал посоветоваться здесь с тобой. С твоей давней подачи написал, встретившись с Нильсом Бором роман “Фаэты”, а после знакомства с Илизаровым и рассказа тебе о нем, новеллу “Ноктюрн”. Вот и теперь стою перед развилкой дорог, как сказочный всадник перед камнем с надписью.

— Прямо пойдешь, ничего не найдешь, — подсказал Костя.

— Направо свернешь, коня потеряешь, — продолжил Званцев. — Налево — с конем пропадешь.

— И что же ты выбрал? Куда двинешь? Пути какие?

— Да вот, Костя, получил я перед отъездом, письмо из Новосибирска от некоего Кожевникова, который поставил меня перед развилкой дорог. Вот прочти, я захватил письмо с собой.