Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В моей деятельности по Химическому Комитету разрабатывающему ядовитые газы произошла крупная перемена. Химический Комитет был преобразован в Хмическое Управление, которое перешло в ведение Реввоенсовета. Начальником этого Управления был назначен Яков Мойсеевич Фишман, бывший военный атташе в Германии, с которым я познакомился еще весной 1925 года, когда он приезжал в СССР из Германии. Во время моего пребывания в Берлине я ближе познакомился с ним, и он мне тогда сказал, что скоро будет поставлен во главе химической обороны Красной Армии и будет начальником вновь организуемого Химического Управления. Что касается моей работы в этой области, то он полагал, что я буду продолжать с ним совместную работу и останусь председателем Химического Комитета, в ведении которого будет сосредоточена разработка технических вопросов

В конце августа 1925 года был издан приказ по Красной Армии об организации Химического Управления, и Фишман стал моим начальником. Он пригласил к себе помощником Як. Авиновицкого, начальника химической военной школы, и, кроме того, инженера-химика Петра Гавриловича Сергеева, преподавателя Московского Технического Училища. Но Авиновицкий был только несколько дней помощником начальника Управления, так как не сошелся во взглядах с Фишманом и подал прошение об увольнении его с этой должности. Тогда Фишман выбрал себе другого помощника из агентов ГПУ, крайне не симпатичного человека, фамилию которого я не помню. Его сразу не взлюбили в Управлении, но надо было терпеть. Что касается Сергеева, то он был назначен моим помощником по Химическому Комитету.

Сравнительно скоро я увидал, что сотрудничество с Фишманом будет очень трудным, так как он, не разобравши всех обстоятельств дела, стал подвергать критике всю предыдущую деятельность Химического Комитета. Было ясно, что ему хотелось доказать Реввоенсовету через посредство Уншлихта, с которым он был в очень хороших отношениях и пользовался полным доверием (он его и назначил начальником Хим. Упр.), что до сих пор Ипатьевым ничего не сделано, а настоящая работа будет произведена под его руководством. Химическое образование Фишмана было ниже среднего, хотя он получил доктора философии в одном из итальянских Университетов. Его диссертация на эту степень была ученической работой, и больше никаких научных работ им не было выполнено, и, пови-димому, он стоял вдалеке от химических вопросов. Он был левым социалистом-революционером, но после победы большевиков перекочевал в их лагерь. Мне говорили, что он имел какое-то касательство к убийству Мирбаха, немецкого посла, но в чем оно заключалось, мне не было известно. Самомнение у Фишмана было громадное, а желание властвовать — еще большее. Мой большой приятель Д. С. Гальперин целиком разделял мое мнение об этом миниатюрном химическом Наполеоне; он мог его ближе узнать, так как я пригласил Гальперина войти в Химический Комитет и принимать участие в его работе по выработке программы производства ядовитых веществ в связи с деятельностью нашей смешанной русско-немецкой комиссией.

На заседаниях Химического Комитета председательство принадлежало мне, а Фишман являлся только членом, что ему очень не нравилось. С самого начала его вступления в должность, он потребовал ознакомить его с программой деятельности Комитета и на заседании ее обсудить. Все было исполнено по его приказанию, и на заседании он в очень резких выражениях дал неодобрительный об ней отзыв и таким образом раскритиковал всю двух-летнюю деятельность Комитета. Между тем к моменту вступления Фишмана в должность начальника, Химический Комитет выработал новую противогазовую маску, которая не пропускала никаких дымов, и было заказано уже 100.000 таких противогазов. Проф. Шпитальный совершенно овладел процессом изготовления иприта (горчичный газ) и была построена полузаводская установка (на Садовой улице, дом Шустова), которая могла давать до 2 пудов в день этого продукта, удовлетворяющего всем требованиям. На скромные средства, отпущенные нам военным ведомством, мы произвели целый ряд исследований в лабораториях высших учебных заведений, давших нам возможность приступить к поверке выработанных методов в заводском масштабе. На этом заседании я предпочел молчать, а предложил высказаться тем членам Комитета, которые принимали непосредственное участие в фактической работе; они заявили, что программа была основательно обсуждена Комитетом в связи с потребностями современной газовой войны, что уже получены практические результаты, и надо вообще удивляться, что при таких скромных средствах, которыми располагал Комитет, можно было получить такие результаты. Но, конечно, все эти доводы были гласом вопиющего в пустыне, так как Фишману надо было высказать публично свою критику прошлой деятельности Комитета и предложить свою программу. Понятно, после такого начала нельзя было ожидать, чтобы мои отношения с Фишманом создались бы благоприятными для нашей совместной работы.

Как я не уверял его, что я нисколько не заинтересован оставаться председателем Комитета и могу во всякое время отказаться от этой должности, так как у меня и без того много другого дела и, что, если я остаюсь, то исключительно с целью помочь ему своим опытом и знанием, — все это было бесполезно. После всякого об’яснения, когда я доказывал ему с глазу на глаз его неправоту в каком нибудь деле, и он приходил к убеждению, что я прав, он уверял меня, что я должен оставаться на работе и что наши отношения будут в будущем самыми дружескими и деловыми. Но это продолжалось недолго, и какая-нибудь нетактичная выходка со стороны Фишмана по отношению к Комитету снова создавала напряженную атмосферу и портила мне нервы и здоровье. Я приведу здесь два наиболее характерных эпизода за время моего годового пребывания в Химическом Управлении.

Как я указал ранее, я начал работу в Химическом Комитете, который сначала числился при ГАУ (Главном Артиллерийском Управлении), пригласив на службу в качестве управляющего делами Влад. Алекс. Березовского, служащего в ГАУ. Я его знал еще во время войны, как очень толкового и честного работника, «и мне тогда часто приходилось иметь дело с ним, так как он мне помогал в проведении в ГАУ некоторых вопросов, — главным образом, финансовых. Фишману очень не понравилось, что у меня находится на работе преданный мне человек, который передает мне все подробности, касающиеся порядков Химического Управления. Ему казалось, что Березовский, критикуя его действия, натравливает меня против него. Но он никогда не говорил мне о том, что надо заменить Березовского другим лицом, более подходящим для Химического Комитета. Совершенно неожиданно для меня я получил бумагу от помощника начальника Химического Управления, в которой кратко указывается, что Березовский увольняется от его должности по Комитету. Я хотел идти об’ясняться по этому поводу с Фишманом, но оказалось, что он уехал в командировку и приедет только через день или два. В это время Березовский об’яснил мне, что он получил аттестацию, в которой было сказано, что он не имеет права занимать мест в управлениях, обслуживающих военную промышленность. Получение такой бумаги было равносильно «волчьему паспорту», так как она характеризовала обладателя такого удостоверения, как неблагонадежную личность и он мог быть арестован при всяком удобном случае. Насколько мог, я успокоил Березовского и сказал ему, что я приму все меры, чтобы его реабилитировать и поместить его на службу в Военно-Техническое Управление, где ему ранее предлагали хорошее место, но он отказался, так как не хотел уходить от меня.

Когда приехал Фишман, я тотчас же спросил его, на каком основании уволен Березовский и почему он ранее не сказал мне о причине его увольнения, что совершенно недопустимо со служебной точки зрения. Он стал мне говорить, что это дело ГПУ и что он ничего сделать не может. На это я ему категорически заявил, что ГПУ не может выдать такой бумаги без участия его, как начальника, и чтобы он не говорил, я все равно не поверю. Я знаю Березовского, как честного работника и он не заслуживает такой аттестации и буду его защищать. Я ничего не имею против состоявшегося его увольнения, так как его дальнейшая служба в Управлении делается после этого инцидента совершенно немыслимой, но я решительно протестую' против такой несправедливой оценки, настаиваю на немедленном из’ятии этой бумаги и на замене ее хорошей аттестацией.