Семнадцать космических зорь

Как это бывает часто в Ленинградской области, серые и скучные дни сменились солнечными, ясными. Начались интенсивные тренировочные полеты. В воздухе, сосредоточиваясь, я забывал о черноглазой, но, когда вечерами шел вновь к началу вечера танцев, знал, что буду ждать только ее. Однажды после очередного вылета, приказав механику быстро заправить самолет горючим, я побежал в аэродромную столовую.

— Быстро что-нибудь!..

Навстречу мне, с подносом в руках вышла моя черноглазая.

— Черт возьми! Так вот где я тебя видел! Сегодня жду в клубе! Теперь-то ты от меня не убежишь! —сказал я.

— А я и не убегала, — просто сказала она.

Вскоре мы поженились. Свадьбы шумной не справляли. Написал отцу письмо. Рассказал о Тамаре, о том, что я чувствую, что думаю о ней, но умолчал о свершившемся. Одна-

ко отца, который прекрасно знал меня, трудно было обмануть такому дипломату, как я. Ответ его был предельно прост и ясен: «Титовы женятся один раз»... Это было и благословение, и напутствие, и поздравление.

Я понимал, что в семейной жизни может случиться всякое, не всегда муж и жена бывают довольны друг другом, и старался найти общий язык в решении всех семейных вопросов. Помню, однажды Тамара настойчиво требовала сменить всю обстановку в нашей квартире, купить новую мебель и, конечно, разные безделушки. Я предоставил ей полную свободу действий, однако предупредил, что многое придется оставить на старой квартире, если будем переезжать на новое место. Тамара возражала, я же говорил, что у меня просто трезвый взгляд на жизнь: ведь один переезд бывает равен двум пожарам...

В те дни нам часто приходилось перебазироваться с места на место, и мой аргумент оказался весомым. Впоследствии, когда мы обзаводились чем-нибудь, Тамара спрашивала: «А пожара не будет?»

Она любила стихи, но, когда я читал вслух Маяковского, уходила в другую комнату. Что ей тогда не нравилось — мое исполнение или Маяковский, не знаю, но прошло время, и теперь, когда мы вместе раскрываем томик поэта, жена с удовольствием слушает.

Когда у нас родился сын, врачи обнаружили у него врожденный порок сердца. Один из крупных специалистов, предварительно успокоив жену, со мной решил поговорить начистоту.

— Мне трудно сказать, сколько проживет ребенок — месяц, три, — начал врач. — Но он обречен...

Я сделал все, чтобы подготовить Тамару к беде. Порой мне казалось, что она все поняла, но когда ребенок умер — переживала страшно. В эти тяжелые минуты она стала мне еще ближе и дороже. Я старался не оставлять ее одну, чтобы она легче перенесла утрату. Все свободное от работы время мы проводили вместе, пропадали на выставках картин, в театрах и, бывало, засиживаясь до полуночи, обсуждали то, что мы увидели или прочитали вместе. Время и дружба оказались лучшим доктором.

Своими мыслями я всегда делился с Тамарой, и она, постепенно привыкая к моему внутреннему миру, начинала жить тем же, чем я, — любовью к пятому океану, к правдивому роману, стихам или фильму. Одним словом—ко всему, что нам вместе казалось хорошим, настоящим, нужным.

LTLJAC, КОСМОНАВТОВ, часто — и особенно часто это делают падкие до сенсации западные журналисты — называют броским словом «супермены». Сверхчеловеки, стало быть... Меня это смешит, иногда сердит, хоть я и понимаю природу того чувства изумления, с которым люди встретили известие о первом, а затем и о втором полете человека в космос. Это удивительное и грандиозное торжество разума, и какого бы склада ума и характера ни были люди, они не остались равно-

Г¥1

душными к полетам советских космических кораблей с человеком на борту. _; - •

Первые шаги человека на дороги Вселенной, первое единоборство с гигантской силой земного притяжения, первые победы человеческого ума, который в неимоверном сплетении космических скоростей, бесконечных расстояний и времени смог точно рассчитать траектории спутников, контейнера с Лайкой, лунника, станции, посланной на Венеру, и, наконец, кораблей с символическим названием «Восток», — кто не сравнит все это с самой дерзновенной фантазией, волшебством, чудом?..

И тем не менее мы, космонавты, никакие не «сверхлюди», и для того, чтобы рассеять это вольное или невольное определение, попытаюсь рассказать о том, как я и мои друзья стали космонавтами.

...Это было в конце 1959 года. В тот день мы, как всегда, готовились к полетам. Погода испортилась, подул сильный ветер, на аэродром то и дело обрушивались заряды сырого снега. Полеты были отменены, и я уже собирался идти в учебные классы, когда меня окликнули:

— Титов!..

Я обернулся. Передо мной стоял командир нашей части.

— Слушаю...

— Зайди ко мне в кабинет. Там тебя ждут.

Приказ есть приказ. Не особенно раздумывая над тем, кто меня ждет, я отправился в штаб. Толкнул знакомую дверь и в приятном и теплом свете настольной лампы увидел офицера, на плечах которого были погоны полковника медицинской службы. «Что за штука? Почему доктор?..»

Надо сказать, что я, как, впрочем, и многие другие летчики, врачей опасался. Они, наблюдая за нашим здоровьем, вечно выискивают что-нибудь такое, к чему можно «прицепиться» и отстранить человека от полетов. У меня до сих пор все было в порядке, и даже перелом руки удавалось скрыть. И вдруг — доктор, да еще в кабинете командира.

Полковник пригласил меня сесть. Еще раз перелистал медицинскую карту, взятую из моего личного дела, и вдруг неожиданно спросил:

— Вы хотите летать на новой технике?

— Еще бы! — совсем не по уставу вырвалось у меня.— Какой летчик этого не хочет!

Последнее время у нас в полку поговаривали о том, что скоро мы будем осваивать сверхзвуковые машины.

— А на ракетах? — продолжал допытываться полковник, пристально поглядывая на меня.

Я не успел ответить, а он продолжал свое:

— А на спутниках Земли?

Только сейчас, много времени спустя, я могу осмыслить все, что пронеслось тогда у меня в голове. Космос, спутники?.. Да, там, во Вселенной, уже побывали многочисленные искусственные планеты, но мне, простому летчику, даже и в голову не приходило, что настала очередь лететь туда и человеку. И лететь скоро...

Помню, тогда я ответил сразу:

— На спутниках! Еще бы!

— Ну и отлично, — сказал медик. — Ждите, вызовем.

Домой я мчался вихрем, не разбирая заснеженных тропинок. Ветер дул в лицо, больно бип ремешком шлема по щекам, пронизывал насквозь плотную меховую куртку, но мне было жарко.

«Черт возьми! — думал я. — Летать на спутниках! Еще недавно даже мне, знакомому с авиационной техникой, все это казалось далеким и почти несбыточным». Я думал, что не только мои дети, но и мои внуки еще не сумеют оторваться от Земли, и вдруг — «Хотите летать на спутниках?»... Да, конечно же!

Тамара ждала меня лишь к утру, после полетов, и была очень обеспокоена, когда я, возбужденный, ворвался в дом.

— Что случилось, Гера? Неприятности?

— Какие там неприятности! Где у нас тут завалялась бутылка «Токая»? Давай-ка рюмки. Выпьем за добрую дорогу!

— Скоро уедем? В другой полк?

— Ага, в другой...

Я был явно возбужден, шутил и, наверное, говорил какие-то глупые слова, но Тамару сбить с толку было не легко.

— Скажи все-таки, что произошло, что случилось?—не унималась она.

Но как я скажу, как объясню ей то, что и сам-то еще не понимал до конца?

Есть, говорят, святая ложь, и я солгал:

— Кажется, меня берут в испытатели. Вот и все.

— А как же мы?

Под «мы» она имела в виду ребенка, которого тогда ждала.

— Все будет в порядке, не волнуйся. Еще неизвестно — вызовут ли...

И тут я подумал, что меня действительно могут не взять — кто его знает, что там может произойти, — и окажусь я тогда хвастунишкой. В эту ночь я так и не уснул. «Вызовут или нет? Вызовут или нет?..»

Потянулись долгие, томительные дни. Полеты шли своим чередом. Приходилось отрабатывать технику перехвата, вести с механиками общеобразовательные занятия, выпускать бесчисленные боевые листки и волноваться за Тамару, за будущего ребенка... А в голове по-прежнему стоял один и тот же вопрос: «Вызовут или нет?»