Ольга. Запретный дневник.

ты вдруг становишься одно.

Когда такая тишина,

когда собой душа полна,

когда она бесстрашно верит

в один-единственный ответ —

что время бытию не мера, ч

то смерти не было и нет.

1940

"Не знаю, не знаю, живу — и не знаю…"

Не знаю, не знаю, живу — и не знаю,

когда же успею, когда запою

в средине лазурную, черную с края,

заветную, лучшую песню мою.

Такую желанную всеми, такую

еще неизвестную спела бы я,

чтоб люди на землю упали, тоскуя,

а встали с земли — хорошея, смеясь.

О чем она будет? Не знаю, не знаю,

а знает об этом июньский прибой,

да чаек бездомных отважная стая,

да сердце, которое только с тобой.

Март 1941

"И все неодолимее усталость…"

И все неодолимее усталость,

И все ясней, что невозможно жить,

Но я живу: еще одно осталось —

В бою другого грудью заслонить.

Май 1941

"Мы предчувствовали полыханье…"

Мы предчувствовали полыханье

этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабыла

горьких лет гонения и зла,

но в слепящей вспышке поняла:

это не со мной — с Тобою было,

это Ты мужалась и ждала.

Нет, я ничего не позабыла!

Но была б мертва, осуждена —

встала бы на зов Твой из могилы,

все б мы встали, а не я одна.

Я люблю Тебя любовью новой,

горькой, всепрощающей, живой,

Родина моя в венце терновом,

с темной радугой над головой.

Он настал, наш час,

                                 и что он значит —

только нам с Тобою знать дано.

Я люблю Тебя — я не могу иначе,

я и Ты — по-прежнему — одно.

Июнь 1941

НАЧАЛО ПОЭМЫ

…Всю ночь не разнимали руки,

всю ночь не спали мы с тобой:

я после долгой, злой разлуки

опять пришла к тебе — домой.

Мы говорили долго, жадно,

мы не стыдились слез отрадных —

мы так крепились в дни ненастья…

Теперь душа светла, мудра,

и зрелое людское счастье,

как солнце, встретит нас с утра.

Теперь навек — ты веришь, веришь? —

любовь одна и жизнь одна…

…И вдруг стучит соседка в двери,

вошла и говорит:

                               «Война!»

Война уже с рассвета длится.

Войне уже девятый час.

Уж враг за новою границей.

Уж сотни первых вдов у нас.

Войне идет девятый час.

И в вечность канул день вчерашний.

Ты говоришь:

                        «Ну как? Не страшно?»

«Нет… Ты идешь в военкомат?»

Еще ты муж, но больше — брат…

Ступай, родной…

                             И ты — солдат,

ты соотечественник мне,

и в этом — всё.

Мы на войне.

1941 или 1942

"Я говорю с тобой под свист снарядов…"

Август 1941 года. Немцы неистово рвутся к Ленинграду. Ленинградцы строят баррикады на улицах, готовясь, если понадобится, к уличным боям.

…Я говорю с тобой под свист снарядов,

угрюмым заревом озарена.

Я говорю с тобой из Ленинграда,

страна моя, печальная страна…

Кронштадтский злой, неукротимый ветер

в мое лицо закинутое бьет.

В бомбоубежищах уснули дети,

ночная стража встала у ворот.

Над Ленинградом — смертная угроза…

Бессонны ночи, тяжек день любой.

Но мы забыли, что такое слезы,

что называлось страхом и мольбой.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,

не поколеблет грохот канонад,

и если завтра будут баррикады —

мы не покинем наших баррикад.

И женщины с бойцами встанут рядом,

и дети нам патроны поднесут,

и надо всеми нами зацветут

старинные знамена Петрограда.

Руками сжав обугленное сердце,

такое обещание даю

я, горожанка, мать красноармейца,

погибшего под Стрельною в бою:

Мы будем драться с беззаветной силой,

мы одолеем бешеных зверей,

мы победим, клянусь тебе, Россия,

от имени российских матерей.

22 августа 1941

ИЗ БЛОКНОТА СОРОК ПЕРВОГО ГОДА

1

…Видим — опять надвигается ночь,

и этому не помочь:

ничем нельзя отвратить темноту,

прикрыть небесную высоту…

2

Я не дома, не города житель,

не живой и не мертвый — ничей:

я живу между двух перекрытий,

в груде сложенных кирпичей…

3

О, это явь — не чудится, не снится:

сирены вопль, и тихо — и тогда

одно мгновенье слышно — птицы,

птицы поют и свищут в городских садах.

Да, в тишине предбоевой, в печали

так торжествуют хоры вешних птиц,

как будто б рады, что перекричали

огромный город, падающий ниц…

4

В бомбоубежище, в подвале,

нагие лампочки горят…

Быть может, нас сейчас завалит.

Кругом о бомбах говорят…

…………………………

…Я никогда с такою силой,

как в эту осень, не жила.

Я никогда такой красивой,

такой влюбленной не была…

5

Да, я солгу, да, я тебе скажу:

«Не знаю, что случилося со мной,

но так легко я по земле хожу,

как не ходила долго и давно.

И так мила мне вся земная твердь,

так песнь моя чиста и высока…

Не потому ль, что в город входит смерть,

а новая любовь недалека?..»

6

…Сидят на корточках и дремлют

под арками домов чужих.

Разрывам бомб почти не внемлют,

не слышат, как земля дрожит.

Ни дум, ни жалоб, ни желаний…

Одно стремление — уснуть,

к чужому городскому камню

щекой горящею прильнуть…

Сентябрь 1941

"И под огнем на черной шаткой крыше…"

И под огнем на черной шаткой крыше

ты крикнул мне,

                            не отводя лица:

«А если кто-нибудь из нас…

                                                Ты слышишь?

Другой трагедию досмотрит до конца».

Мы слишком рано вышли —

                                              в первом акте,

но помнил ты, что оставлял.

И я не выйду до конца спектакля —

                                                    его актер, и зритель, и судья.

Но, Господи, дай раньше умереть,

                                                           чем мне сказать

«Не стоило смотреть».

Октябрь (?) 1941

РАЗГОВОР С СОСЕДКОЙ

Пятое декабря 1941 года. Идет четвертый месяц блокады. До пятого декабря воздушные тревоги длились по десять — двенадцать часов. Ленинградцы получали от 125 до 250 граммов хлеба.

Дарья Власьевна, соседка по квартире,

сядем, побеседуем вдвоем.

Знаешь, будем говорить о мире,

о желанном мире, о своем.

Вот мы прожили почти полгода,

полтораста суток длится бой.

Тяжелы страдания народа —

наши, Дарья Власьевна, с тобой.

О, ночное воющее небо,

дрожь земли, обвал невдалеке,

бедный ленинградский ломтик хлеба —

он почти не весит на руке…

Для того чтоб жить в кольце блокады,

ежедневно смертный слышать свист —

сколько силы нам, соседка, надо,

сколько ненависти и любви…

Столько, что минутами в смятенье

ты сама себя не узнаешь:

«Вынесу ли? Хватит ли терпенья?»

Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.

Дарья Власьевна, еще немного,

день придет — над нашей головой

пролетит последняя тревога

и последний прозвучит отбой.

И какой далекой, давней-давней