Ольга. Запретный дневник.

ни о чем не спрашивай пока.

У меня угрюмые рассказы,

песенка — чернее уголька.

А душа — как свечка восковая:

пламенея, тает — не помочь.

Ведь ее, ничем не прикрывая,

я несу сквозь ледяную ночь.

Свищет ветер, хлопьями разлуки

мой бездомный путь оледенив.

Мечется и обжигает руки

маленький огонь свечи-души.

Сколько лет друзья корят за это,

свой убогий светик обложив

малыми кульками из газеты,

матовыми стеклышками лжи.

Синеглазый, ты меня не слушай,

ты один совет запомни мой:

ты неси сквозь мрак и ветер душу,

не прикрыв ни песней, ни рукой.

1940

"Это всё неправда. Ты любим…"

Это всё неправда. Ты любим.

Ты навек останешься моим.

Ничего тебе я не прощу.

Милых рук твоих не отпущу.

А тебе меня не оттолкнуть,

даже негодуя и скорбя.

Как я вижу твой тернистый путь,

скрытый, неизвестный для тебя.

Только мне под силу, чтоб идти —

мне — с тобой по твоему пути…

1940

"Не сына, не младшего брата…"

Не сына, не младшего брата —

тебя бы окликнуть, любя:

«Волчонок, волчонок, куда ты?

Я очень боюсь за тебя!»

Сама приручать не хотела

и правды сказать не могла.

На юность, на счастье, на смелость,

на гордость тебя обрекла.

Мы так же росли и мужали.

Пусть ноет недавний рубец —

прекрасно, что ранняя жалость

не трогала наших сердец.

И вот зазвенела в тумане,

в холодном тумане струна.

Тебя искушает и манит

на встречу с бессмертьем война.

Прости, я кругом виновата —

горит и рыдает в груди;

«Волчонок, волчонок, куда ты?»

Но я не окликну. Иди.

1940

"Еще редактор книжки не листает…"

…Еще редактор книжки не листает

с унылой и значительною миной,

и расторопный критик не ругает

в статье благонамеренной и длинной,

и я уже не потому печальна:

нет, всё, что днями трудными сияло,

нет, всё, что горько плакало ночами, —

не выплакала я, не рассказала.

Я — не они — одна об этом знаю!

О тайны сердца, зреющего в бури!

Они ревнуют, и они ж взывают

к стихам…

                И ждут, чело нахмурив…

1940

"Подбирают фомки и отмычки…"

Подбирают фомки и отмычки,

Чтоб живую душу отмыкать.

Страшно мне и больно с непривычки,

Не простить обиды, не понять.

Разве же я прятала, таила

Что-нибудь от мира и людей?

С тайным горем к людям выходила,

С самой тайной радостью своей.

Но правдивым — больше всех не верят.

Вот и я теперь уже не та.

Что ж, взломайте…

                                     За последней дверью

Горстка пепла, дым и пустота.

1940

АЛЕНУШКА

1

Когда весна зеленая

затеплится опять —

пойду, пойду Аленушкой

над омутом рыдать.

Кругом березы кроткие

склоняются, горя.

Узорною решеткою

подернута заря.

А в омуте прозрачная

вода весной стоит.

А в омуте-то братец мой

на самом дне лежит.

На грудь положен камушек —

граненый, не простой…

Иванушка, Иванушка,

что сделали с тобой?!

Иванушка, возлюбленный,

светлей и краше дня, —

потопленный, погубленный,

ты слышишь ли меня?

Оболганный, обманутый,

ни в чем не виноват —

Иванушка, Иванушка,

воротишься ль назад?

Молчат березы кроткие,

над омутом горя.

И тоненькой решеткою

подернута заря…

2

Голосом звериным, исступленная,

я кричу над омутом с утра:

«Совесть светлая моя, Аленушка!

Отзовись мне, старшая сестра.

На дворе костры разложат вечером,

смертные отточат лезвия.

Возврати мне облик человеческий,

светлая Аленушка моя.

Я боюсь не гибели, не пламени —

оборотнем страшно умирать.

О, прости, прости за ослушание!

Помоги заклятье снять, сестра.

О, прости меня за то, что, жаждая,

ночью из звериного следа

напилась водой ночной однажды я…

Страшной оказалась та вода…»

Мне сестра ответила: «Родимая!

Не поправить нам людское зло.

Камень, камень, камень на груди моей.

Черной тиной очи занесло…»

…Но опять кричу я, исступленная,

страх звериный в сердце не тая…

Вдруг спасет меня моя Аленушка,

совесть отчужденная моя?

1940

"Откуда такое молчание?.."

Откуда такое молчание?

О новый задуманный мир!

Ты наш, ты желанен, ты чаян,

Ты Сердца и Разума пир.

Откуда ж молчанье на пире?

И чаши с вином не стучат,

И струны безмолвны на лире,

И гости, потупясь, молчат.

Финляндия

1940

"О друг, я не думала, что тишина…"

О друг, я не думала, что тишина

Страшнее всего, что оставит война.

Так тихо, так тихо, что мысль о войне

Как вопль, как рыдание в тишине.

Здесь люди, рыча, извиваясь, ползли,

Здесь пенилась кровь на вершок от земли…

Здесь тихо, так тихо, что мнится — вовек

Сюда не придет ни один человек,

Ни пахарь, ни плотник и ни садовод —

никто никогда, никогда не придет.

Так тихо, так немо — не смерть и не жизнь.

О, это суровее всех укоризн.

Не смерть и не жизнь — немота, немота —

Отчаяние, стиснувшее уста.

Безмирно живущему мертвые мстят:

Все знают, все помнят, а сами молчат.

Финляндия

1940

"Не может быть, чтоб жили мы напрасно!.."

…Врубелевский Демон год от года тускнеет, погасает, так как он написан бронзовыми красками, которые трудно удержать…

Сообщение в печати

Не может быть, чтоб жили мы напрасно!

Вот, обернувшись к юности, кричу:

«Ты с нами! Ты безумна! Ты прекрасна!

Ты, горнему подобная лучу!»

……………………………………

Так — далеко, в картинной галерее —

тускнеет Демон, сброшенный с высот.

И лишь зари обломок, не тускнея,

в его венце отверженном цветет.

И чем темнее бронзовые перья,

тем ярче свет невидимой зари,

как знак Мечты, Возмездья и Доверья,

над взором несмирившимся горит…

1940

ДОРОГА В ГОРЫ

1

Мы шли на перевал. С рассвета

менялись года времена:

в долинах утром было лето,

в горах — прозрачная весна.

Альпийской нежностью дышали

зеленоватые луга,

а в полдень мы на перевале

настигли зимние снега,

а вечером, когда спуститься

пришлось к рионским берегам, —

как шамаханская царица,

навстречу осень вышла к нам.

Предел и время разрушая,

порядок спутав без труда, —

о, если б жизнь моя — такая,

как этот день, была всегда!

1939

2

На Мамисонском перевале

остановились мы на час.

Снега бессмертные сияли,

короной окружая нас.

Не наш, высокий, запредельный

простор, казалось, говорил:

«А я живу без вас, отдельно,

тысячелетьями, как жил».

И диким этим безучастьем

была душа поражена.

И как зенит земного счастья

в душе возникла тишина.

Такая тишина, такое

сошло спокойствие ее,

что думал — ничего не стоит

перешагнуть в небытие.

Что было вечно? Что мгновенно?

Не знаю, и не всё ль равно,

когда с красою неизменной