Андрей Кончаловский. Никто не знает...

неприязнь, какую Нагибин изливал к его семье, к отцу в обнародованном своем «Дневнике».

В то же время из этих записей писателя видно, что никакие иные мотивы отъезда за

границу, кроме его частных планов и намерений, Кончаловским не владели. Безрезультатность

попыток вернуть его в Страну Советов была обусловлена еще и его собственным нежеланием

менять в своих планах что-либо. Вернуть, а вначале удержать очень хотели — с помощью того

же «Рахманинова». Прямо на пышной премьере «Сибириады» Ермаш предлагал ему снимать

картину: «Сейчас запущу, если хочешь!..» Он отказался.

Резонанс, произведенный отъездом Андрея, имел две стороны. В официальных кругах —

настороженность, попытка удержать, в конце концов оставленная, а с грянувшими

перестроечными процессами и вовсе канувшая в Лету. Точка зрения либеральной

интеллигенции совпадала, в главном, с позицией Элема Климова. А многие из тех, например,

кто работал с ним на «Сибириаде», были глубоко и искренне огорчены.

Вот какой представляет ситуацию в начале 1984 года тот же Юрий Нагибин: «…Очевидно,

семья сплотилась против него и сумела перетянуть на свою сторону мать… И все же,

надышавшись тем воздухом, невозможно вернуться в нашу смрадную духоту. И я начинаю

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

149

думать, что он пойдет на все: на разрыв с семьей, потерю наследства, на смертельный риск,

лишь бы не возвращаться к тому медленному самоубийству, которым является наше

существование, точнее сказать, гниение».

Кончаловский «тем воздухом» начал дышать, образно выражаясь, еще до своего рождения

как воздухом предков. И надышался достаточно, чтобы, живя в своем Отечестве, ощущать себя

гражданином мира. Так случилось — и этого Нагибин, при всей его проницательности, не мог

угадать, — что «гниение» вошло в ту фазу, когда не могли не произойти превращения. Словом,

жизнь Андрея за границей не имела тех мрачных последствий, какие рисовал его суровый

друг-писатель. Были другие проблемы. Получалось так, что с одной Системой он расстался

(расстался ли?), чтобы принять правила игры другой. Не сразу, но довольно скоро пришлось

убедиться, что «Голливуд — тот же самый ЦК КПСС, только в зеркальном отражении».

«Голливуд — это собрание хорошо выглядящих или старающихся хорошо выглядеть загорелых,

наглаженных, наманикюренных перепуганных людей».

Сам он явился здесь с иллюзиями, но вполне обоснованными. Приехал с континента, где

его уже признали. В 1978 году был членом жюри Каннского кинофестиваля. В 1979-м —

реальным претендентом на Гран-при того же фестиваля. Вообще, полагал, что искусство в

состоянии смести все преграды. В перевальные сорок лет он готов был строить свою

американскую карьеру. Но выяснилось, что ничего из этого не имеет веса. А действуют

аргументы совсем иного рода. Он рассчитывал на помощь здешних друзей. Поэтому прежде,

чем отправиться к президенту «Парамаунта», попросил Милоша Формана написать ему

рекомендательное письмо. У Формана к этому времени за плечами уже были «Полет над

гнездом кукушки» (1975), получивший «Оскара», мюзикл «Волосы» (1979), «Рэгтайм» (1981).

Он удивился, но письмо написал. Письмо не имело последствий.

Бывшему советскому режиссеру подсказали: хочешь построить карьеру — заведи

бухгалтера, адвоката и агента. Все это нашлось, но взыскующий искусства жил по «совковым»

законам. В конце концов он понял, что не умеет продавать свой талант. Сказывалось советское

воспитание, отучившее русских художников видеть и рассчитывать цену своему дарованию,

уметь распорядиться им.

В его окружении были такие же, как и он, неудачники. Жили весело, интересно, но работы

ни у кого не было. Для Кончаловского, с его жаждой деятельности, это было трагедией. К тому

же исчезали деньги. Замаячила депрессия. Какие-то средства добывались с помощью фарцовки.

Из Москвы, куда он, правда, ездил нечасто, привозилась черная икра. Шесть килограммов —

шесть тысяч долларов. На полгода этих денег хватало. Дома как такового, естественно, не было.

Снимал маленькую комнатку за чертой Лос-Анджелеса. Ходил в одних и тех же джинсах. Купил

подержанную машину.

Но если бы не отсутствие работы, угнетавшее его деятельную натуру, то чувствовал бы

себя вполне счастливым человеком. Опять же по причине неиссякаемой жажды жизни и

ощущения (все-таки!) свободы. Он радовался поглощению впечатлений, приобретению опыта.

Словом, учился, и это вселяло надежду, тем более что недостатка в идеях и творческой энергии

не было. Угнетала непроясненность его гражданской ситуации. В Париже он написал в

советское посольство заявление с просьбой выдать паспорт на постоянное проживание за

рубежом, поскольку он хочет остаться на Западе. Это, кроме всего прочего, позволяло бы ему

заключать зарубежные контракты и окончательно прекращалась бы зависимость от советской

Системы.

3

Наконец появился первый большой заказ. Кончаловский был в полной к нему боевой

готовности. Оказалось кстати желание актрисы Настасьи Кински, которой нравились фильмы

русского режиссера, сниматься у него. Ей на ту пору было чуть более двадцати. Долгие

странствия с семьей по миру позволили ей овладеть английским, немецким, французским и

итальянским языками. Испанский и португальский она знала в рамках бытового общения.

Известной в киномире актрису сделал фильм Романа Поланского «Тэсс». Тогда ей было 18 лет.

В 1979 году фильм вышел в Америке и получил шесть оскаровских номинаций. Ее снимали Ф.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

150

Коппола, Д. Тобак, П. Шредер в фильме ужасов «Люди-кошки». С таким багажом она пришла в

картину Кончаловского «Возлюбленные Марии».

Вначале Андрею предложили сделать с Кински спектакль по чеховской «Чайке», в

котором позднее Заречную сыграет Жюльет Бинош, кратковременное увлечение Кончаловского.

Режиссер и актриса встретились в отеле «Шангри-Ла» (Лос-Анджелес) и пошли в ресторан.

Кончаловский напряженно прикидывал, хватит ли ему наличных ста долларов на обед с

Кински. В разговоре выяснилось, что актрисе очень хотелось бы сняться у него. И он

предложил ей уже готовый сценарий по «Реке Потудани» Андрея Платонова.

Гораздо позднее, находясь в России, Кински так говорила в интервью о фильме Андрея, о

дружбе и сотрудничестве с режиссером: «Это особенный фильм, пронизанный любовью к

человеку. Война уничтожает не только тех, кто погибает физически, — многих выживших она

превращает в живые трупы, которыми руководит одно — желание мести. Что может вернуть к

жизни солдата, переполненного тяжелыми военными воспоминаниями? Любовь —

единственная сила, дающая человеку надежду, особенно в моменты, когда кажется, что жизнь

закончилась… Кончаловский — очень близкий для меня человек. Мы не общались уже очень

давно. Но если душевное родство настоящее, то его не нужно поддерживать постоянными

звонками. Меня всегда восхищала способность Кончаловского к сопереживанию. Когда мне

было 20 с небольшим, он помог мне понять, что невозможно всегда и во всем быть безупречной,

каждый человек имеет право на ошибку. Но важно помнить, что существует момент истины —

когда каждое твое слово имеет значение, когда нельзя обманывать и бросать в беде. С

Кончаловским связано одно очень дорогое мне воспоминание: мне тогда было 22, мы оба

работали в Америке, много общались, говорили о жизни, вере. Однажды он подарил мне

православный крестик, украшенный фигуркой голубки. Я сказала, что хотела бы принять

крещение, и Андрей отвез меня в маленькую русскую церковь в Пенсильвании. Меня крестил