Григорий Шелихов

осталось.

Родитель Александра Романовича, граф Роман Илларионович Воронцов,

имел прозвище "Роман - большой карман". Он обставил свой дом с

умопомрачительной роскошью. Под защитой своего младшего брата Михаила

Илларионовича - великого канцлера - и под сенью старшей дочери

Елизаветы, всесильной фаворитки скудоумного голштинского блазня Петра

III, "Роман - большой карман" прославился как один из наиболее

бесстыдных неуемных лихоимцев того времени. Безнаказанно обделывая

самые вопиющие беззакония, он составил огромное состояние для своего

рода.

Александр Романович был воспитанником своего бездетного

дяди-канцлера, женатого на графине Анне Скавронской, двоюродной сестре

императрицы Елизаветы. Анна приходилась родной племянницей жене Петра

I Екатерине Скавронской. Петр I при короновании Екатерины императрицей

издал указ, по которому крестьянский род Скавронских возводился в

графское достоинство. Александр Романович отличался в своем роду тем,

что, оберегая права просвещенного собственника пятидесяти тысяч

крепостных душ и трехсот тысяч десятин земельных владений, с

многочисленными заводами и фабриками, питал непобедимое отвращение к

ужасам французской революции. Но в то же время, вместе с младшим своим

братом Семеном, удачливым дипломатом, безвыездно прожившим вторую

половину жизни в Англии на посту российского посланника, - оставался

страстным поклонником французских просветителей и английского

политического устройства. В окружавшей трон толпе "ловцов счастья"

Александр Романович выгодно выделялся широтой кругозора, отсутствием

угодливости и независимостью мнений и образа действий.

Он был непримиримым противником многочисленных "воспитанников"

государыни-матушки и особенно последнего из них - Зубова, сочинившего

по адресу обоих братьев Воронцовых презрительную кличку

"ан-гло-ма-а-ны", благосклонно принятую императрицей. Александр

Романович вызывал к себе особенно холодное отношение государыни тем,

что покровительствовал Радищеву - "бунтовщику хуже Пугачева".

Екатерина была совершенно убеждена, что Радищев издал свое

"Путешествие" по наущению Александра Романовича. Переписка между

государственным преступником и президентом коммерц-коллегии не могла

остаться для нее секретом. Знала Екатерина и о том, что Воронцов

посылает Радищеву книги, а равно оказывает "илимскому злодею" и его

семье материальную помощь.

Шелихова, когда он по расчищенному от снега широкому полукругу

подъехал к монументальному портику дворца Воронцовых, удивил аккуратно

подстриженный на английский манер какой-то заиндевевший кустарник и

еще больше поразило отсутствие снежных сугробов, заваливавших путь к

дому Державина, дворцу Зубовых и, как он успел заметить, проезжая по

городу, к большинству барских дворцов и особняков. Лакей в черном

фраке и атласных шоколадного цвета штанах по колено, ниже - белые

чулки и туфли с кожаными пряжками, лицо дородное с какими-то

волосяными котлетами на щеках и начисто выголенным подбородком, -

таких никогда еще не приходилось видывать мореходу, - привел его в

полное замешательство.

- Как доложить прикажете? - вежливо, но без всякого

подобострастия спросил чернофрачный слуга.

- Шелихов... иркутский первой гильдии купец... касательно

американской торговли и с письмом... - Григорий Иванович запнулся и не

назвал имени Радищева, - с доверительным от известного его сиятельству

лица письмом...

Ловко и спокойно освободив морехода от белой медвежьей шубы,

слуга не спеша потянул к себе несколько раз бронзовую грушу шнура.

Шнур вел наверх, к звонку.

- Господин Шелихов, иркутский первой гильдии купец, с письмом

доверительным к его сиятельству! - передал он мгновенно появившемуся

на верхней площадке такому же чернофрачному лакею. Верхний исчез, не

взглянув на дожидающегося внизу посетителя.

Как бы приглашая подготовиться к долговременному ожиданию приема,

слуга с молчаливым поклоном пододвинул Григорию Ивановичу один из

стоявших у стены английских гнутых стульев. Но в этот раз разрешение

на прием последовало из графского кабинета с неожиданной для нижнего

лакея быстротой.

- Просят! - крикнул сверху его двойник и, отойдя от мраморной

балюстрады к дверям, окаменел. Двери вели во внутренние покои дворца.

Идя впереди внушительного по осанке посетителя, слуга, миновав

несколько комнат, понравившихся Григорию Ивановичу подчеркнутой

строгостью и добротностью убранства, остановился и, не подавая голоса,

дважды легко стукнул в дверь кабинета его сиятельства.

- Come in!.. Войдите - пригласительно прозвучал за дверями сухой,

как будто не русский голос. И не раньше, как услышав это,

вымуштрованный слуга открыл дверь и посторонился, пропуская морехода.

Войдя, Григорий Иванович размашисто поклонился по направлению к

окну, у которого, спиной к свету, стояли две фигуры. Одна из них,

принадлежавшая высокому, сухощаво-стройному, пожилому человеку с

холодными и властными серыми глазами, сделала как бы шаг навстречу,

придерживая откинутой назад рукой порывавшегося уйти собеседника.

- Чем могу быть полезным... первой гильдии купцу Шелихову? -

спросил президент коммерц-коллегии морехода тем же сухим голосом

иностранца, говорящего по-русски. - Вам некуда спешить, Федор

Васильевич... останьтесь! У меня, прошу вас, и отобедаете... а пока не

откажите мне разделить удовольствие беседы с нашим прославленным

мореплавателем и негоциантом... Вы же сами рассказали мне столько

чудес об его приключениях и droles sorties de notre sapajou* на вечере

у нашего отечественного Пиндара** Гаврилы Романовича... Неужели вам не

любопытно самому побеседовать с виновником пылких чувств сестрицы

Платона Александровича, разрешившихся таким финалом? О нем только и

говорят в Петербурге. (* Смешных выходках нашей мартышки (франц.). **

Знаменитый античный одописец.)

В румяном, рослом гвардейском офицере с пышными черными усами

Шелихов узнал одного из гостей на памятном вечере у Державина. Столь

печально прославившийся впоследствии генерал-губернатор Москвы 1812

года Федор Васильевич Ростопчин не имел еще в то время графского

титула и ничем по существу не отличался от любого из "ловцов счастья".

В последние годы Ростопчин, предусмотрительно заглядывая в будущее,

сблизился с самой опасной в России того времени партией цесаревича

Павла Петровича, опасной по явно враждебному отношению царицы-матери к

своему сыну и наследнику престола. Аристократическое пренебрежение

Воронцовых к альковным тайнам двора сближало их поначалу с Павлом

Петровичем и людьми, ждавшими восшествия нового солнца на небе

Российской Империи. Поэтому Ростопчин предпочитал в глазах света

держаться умеренной фронды воронцовской партии и не упускал случая

мазануть дегтем зубовский герб.

- Не смею отказать себе в удовольствии отобедать, ваше

сиятельство, у вас, - выдержав этикет, охотно согласился Ростопчин,

тем более, что политические настроения Александра Романовича

привлекали его. - Не расскажете ли вы, любезный, что там у вас

произошло с Ольгой Александровной? У Гаврилы Романыча вы в один вечер

лишили лорда Уитворта плодов многолетних усилий, - с небрежной

благосклонностью, желая позабавить чопорного Воронцова скандальной

"зубовщиной", обратился Ростопчин к Шелихову.

Григорий Иванович оправился от первоначального смущения и,

правильно угадав, какого полета птица этот блестящий, надутый