Григорий Шелихов

Уоррена Гастингса. Награбленное Гастингсом невероятное по тому времени

состояние в семьдесят миллионов золотых рублей стоило жизни семи

миллионам индусов. Пламенные речи обвинителя Ричарда Бринсли Шеридана*

по этому делу остались только памятником парламентского красноречия.

Обвинитель не мог до конца преодолеть защитных усилий воротил

Ост-Индской компании. Гастингс потерял лишь награбленное состояние, но

на виселицу не попал... (* Известный английский парламентский деятель,

юрист и писатель, создавший классическую комедию из жизни высшего

английского общества "Школа злословия".)

Весьма понятно, что русские в Америке в то время у английских

парламентариев были бельмом на глазу. Немалые в прошлом грехи,

числившиеся за первыми суровыми русскими добытчиками, сразу приобрели

особое значение в парламенте и стали пароотводом того парламентского

негодования, которое направлялось против коррупции Гастингса.

Лондонские заправилы, потеряв в недавней войне с бостонцами и

филадельфийцами восточные и центральные земли Америки, устремили свои

взоры на огромное белое пятно в северо-западной части американского

материка, но неожиданно для себя встретили там многочисленные и

обжитые русские поселения.

Граждане федеральных Штатов, бостонцы, которых англичане

окрестили перенятой от индейцев поносной кличкой "янки", твердо

верили, что рано или поздно им будет принадлежать весь американский

материк. Самые предприимчивые из бостонцев, узнав о русских поселениях

на далеком Западе, куда они добрались полустолетием позже, не

торопились вступать в сомнительный спор о первородстве, хотя также не

упускали случая сочинить любую зависящую от них пакость...

Но зубовых и зубовское окружение ничто на свете вообще не

интересовало - хватало собственных грандиозных проектов въезда в

Царьград, Вену, Берлин и Париж на белом коне. Государыня, как лояльно

заметил Александр Романович, сохраняя решпект перед верховной властью,

на которой зиждилось и его благополучие, была обременена годами и

усиливавшейся с ними единственной тревогой сохранить за собой

последнее утешение любвеобильного сердца. Кому в России при этих

условиях нужны колумбы? Кто возьмет на себя бремя забот, порождаемых

их беспокойной силой и деятельностью?

- Да... не придумаю, ничего не могу придумать! - с каким-то

оттенком терпкой досады и безнадежности, но тем же спокойным,

бесстрастным голосом прервал Воронцов молчание, которое после его

последних слов уважительно хранили собеседники. - Я ознакомлюсь с

вашим докладом, Григорий Иванович, и дня через три попрошу... впрочем,

нет... если будет нужно, я вас сам вызову... Не хочу вас обнадеживать,

что я в силах добиться того, в чем вы меня уже почти убедили. Увы, я

лишен доверия решать по своему разумению вопросы, связанные с внешними

сношениями, но я попробую, я попробую...

- Крест целовать готов, ваше сиятельство! Умру, а все выполню,

что укажете, - твердо, отчеканивая слова, выговорил мореход.

- В том-то и беда, Григорий Иванович, что я ничего не могу

указывать, разве одно - напрячь силы переждать безвременье... Будущее

за Россией. "Она знает свою дорогу", - как вы сами прекрасно

сказали...

Ободренный явным сочувствием, которое он встретил со стороны

столь сильного человека, каким казался ему Воронцов, Шелихов решился

просить его поддержки и в том главном, что он считал самым необходимым

для колонизации края и о чем, обладая трезвым пониманием

действительности, не решался говорить с Зубовым и даже с Державиным.

- Не прошу войска, солдат, ваше сиятельство, - сошных людей и

вольных ремесленных для своей Америки прошу! Даже покупкой взял бы их,

ежели купечеству дали бы на то право... Единственно, что

домостроительством и хлебопашеством за Россией и закрепить все

можно... Дозвольте государственных черносошных мужиков олонецких,

мезенских, вятичей да с Украины казаков-однодворцев... - Перед

внутренним взором Шелихова промелькнуло черноусое лицо и тоскливые

голубые глаза пострадавшего из-за него жеребцовского богатыря-гайдука.

- Дозвольте переселить тех, кои своей волей на то пойдут, с семьями,

для начала тысячи три - в год по тысяче, и... сгинут Бентамы и Асторы,

яко дым от лица огня! Пахари, они и домы свои защитят, они и целину

американскую русской силой поднимут. Оброк, окромя подушной, не в три

- в десять рублей с тягла выплатят... Компанию наших купцов всем

достоянием ответствовать заставлю!

- Почему, Григорий Иванович, вы, домогаясь переселить

государственных крестьян, не призываете в Америку помещика

просвещенного, который и людей своих с собою бы взял, и семена злаков,

и орудия сельскохозяйственные? - остро вглядываясь в пылающее лицо

Шелихова, но и на йоту не повысив голоса, спросил Воронцов. - Среди

дворянского сословия сейчас найти можно немало трудовых

землевладельцев, возьмем для примера тульских - Болотова, Андрея

Тимофеевича, и Бобринского, добывание сахара из свеклы учреждающего,

на Полтавщине у Трощинского все хозяйство на англицкой передовой

системе, тоже вот у Румянцева графа, даже я, у меня... да, и я готов

подумать об опыте, столь обещающем...

- Они... я... вы... я, ваше сиятельство, государственных, на себя

работающих, ну и... на казну... будто и вольные они... - Шелихов под

нацелившимися на него глазами Воронцова и Ростопчина путался, тщетно

подыскивая слова, которыми он мог бы выразить свою мысль, не теряя

навсегда доверия и расположения вельможного крепостника.

Представления Шелихова о силах, движущих прогресс и историю,

были, конечно, сбивчивы и противоречивы. Он понимал, что в соседстве

со свободными людьми американских Штатов и Канады все сравнения были в

пользу их жизни и нравов, - только руки таких же свободных людей могли

бы удержать за Россией его Америку. В голове промышленника копошилась

догадка, что в наличии свободных рук заключены его собственные выгоды

и польза, а в глубине души таилась обида на Воронцова за пренебрежение

к купеческому сословию. Провал в Ближнем Совете при государыне

поданного Шелиховым два года назад прошения от имени компании он

приписывал Воронцову. Отчаявшись тогда найти для заокеанской земли

вольнонаемных пахарей и мастеровых, Шелихов попробовал вырвать у

феодалов уступку своему сословию - подал на высочайшее имя дерзкую

просьбу о праве на покупку людей для освоения Славороссии, таком же

праве, какое имели Строгановы и Демидовы на Урале.

- Даже Колумбу и Ньютону было бы непозволительно присвоить

исконные права дворянства! - первым подал свое мнение генерал-прокурор

князь Александр Вяземский, настоявший в свое время на четвертовании

Пугачева.

- Еще бы! - иронически отозвался Воронцов, готовясь пред лицом

государыни последовательно выступить в защиту уравнения прав ведущих

сословий империи.

- Купец сей гульвиса,* - неопределенно заметил дипломат

Безбородко. Воспитанник духовной академии, он никогда не высказывался

по существу дела прежде матушки-царицы. (* Проказник, сумасброд

(укр.).)

- Так, отказать полагаете, господа советники, - решила

государыня, поняв непозволительную иронию Воронцова и тем охотнее

становясь на сторону феодалов в одном из первых столкновений интересов

дворянства с интересами выходящей из младенчества российской

буржуазии.

Генерал-губернатор Сибири Пиль под великим секретом сообщил

Шелихову о провале его ходатайства, приписывая из личного уважения к

Воронцову решающее значение восклицанию того: "Еще бы!" Мореход в