Адмирал Д. Н. Сенявин

мент, н сейчас возвышающийся над памятниками Жу-конскому, Карамзину и Достоевскому. А дубовая доска, положенная на месте погребения победителя при Дарданеллах и Афоне, была затем вовсе закрыта паркетом.

Но в русском обществе интерес к Сенявину не угас после его смерти. Недаром «Записки морского офицера в продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Д. Н. Сенявипа» в 1830-е годы выдержали повторное издание, что случалось в то время с очень немногими произведениями мемуарной литературы.

Руководители военно-морского ведомства и официальной военно-морской печати всячески игнорировали традиции Сеиявина и ничего не делали для изучения его военно-морского искусства. Имя выдающегося флотоводца очень редко упоминалось в книгах, журналах и газетах. За двадцать два года, прошедших со дня его смерти до Крымской войны, кроме двух журнальных статей и небольшой главы в книге Михайловского-Данилевского «Описание турецкой войны в царствование императора Александра», о Сенявиие почти ничего не было напечатано.

К тому, что было известно читателям воспоминаний Броневского и Свиньииа, автор одной из журнальных статей Баитыш-Каменский добавил лишь отдельные любопытные сведения, полученные, очевидно, от лиц, лично знавших Сенявина. А в книгу Михайловского-Данилевского было включено несколько выдержек из переписки Дмитрия Николаевича с царем и Чичаговым. Но обе журнальные статьи и особенно написанная «по высочайшему повелению» книга Михайловского-Данилевского должны были «украсить новым блеском» имя царя и для достижения этой цели нередко уклонялись от правды ⁸.

Крымская война и героическая оборона Севастополя повысили интерес к боевому прошлому русского флота и к подвигам его моряков. В это время вышла в свет монография Р. Скаловского «Адмирал Ушаков» и пространная статья А. Арцымовича «Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявии». Скаловскин и Арцимович использовали значительное количество ранее неопубликованных документов, за что их работы удостоились одобрительных рецензий Н. Г. Чернышевского⁴. Арцимович старался не касаться разногласий между Сенявиным и

Александром 1 и избегал критических оценок деятельности царя и министров. Но он не приписывает царю заслуг Сенявнна, как это до него делал официальный историк Михайловский-Данилевский.

Начавшийся с середины XIX века подъем русской буржуазной исторической науки дошел с некоторым запозданием и до военно-морской историографии. Расширилась и углубилась тематика работ, посвященных истории русского флота; стало уделяться больше внимания выявлению, систематизации и опубликованию архивных материалов по русском военно-морской истории ⁵.

Однако изучение наследства Сенявнна мало продвинулось в этот период. Это сказалось даже на таких в общем добросовестных и серьезных исследованиях, как «Война России с Турцией» А. Петрова, «Краткая история русского флота» Ф. Веселаго и «Повседневная запись замечательных событий в русском флоте» А. Крот-кова ⁶.

Правящие круги продолжали упорно замалчивать боевые традиции Ушакова и Сенявнна. Характерно, что и 1860-е годы, когда, после поражения в Крымской войне, началось восстановление русского флота, крупные корабли назывались именами второстепенных адмиралов, а имена Ушакова и Сенявииа были присвоены лишь небольшим броненосцам береговой обороны.

Во всей литературе XIX века о Сенявине слабее всего освещен вопрос о его военно-морском искусстве. Курс истории военно-морского искусства, который читался в 1890-е— 1900-е годы в Морском кадетском корпусе и в Николаевской морской академии, строился почти исключительно на опыте западных флотов. Н. Кладо и другие преподаватели корпуса и академии уделяли английскому адмиралу Нельсону значительно больше внимания, чем Ушакову, Сенявииу и всем другим русским флотоводцам, вместе взятым. А издавший в 1908 году свою «Историю военно-морского искусства» А. Щеглов полностью обошел события, относящиеся к боевой деятельности русского флота ⁷.

Такое игнорирование отечественного военно-морского искусства вызвало возражения у ряда морских офицеров и педагогов. Даже Н. Кладо слегка пожурил Щеглова и объявил себя сторонником включения истории военно-

морского искусства русского флота п общую историю военно-морского искусства. По, высказав несколько интересных суждении о тактических приемах Ушакова и Се-иявина. Клало без всяких к тому оснований противопоставил «ушаковцев и сеиявинцсв» «корниловцам и нахимовцам», которых он всячески старался принизить. К тому же анализ военно-морского искусства Ушакова и Сенявина Клало подчинил антиисторической идее «вечных принципов воины». В боевом опыте замечательных флотоводцев он пытался найти «положения, которые выясняют сущность военных явлении, вне той обстановки, в которой эти явления происходили»⁸. Понятно, что, оставаясь на таких позициях, нельзя было раскрыть закономерности развития русского военно-морского искусства и определить подлинное историческое значение Се-нявииа и его учителя Ушакова.

Перед первой мировой империалистической войной и в годы войны были напечатаны биография Дмитрия Николаевича, принадлежащая перу В. Гончарова, статья О. Щербачева об Афонском сражении и несколько очерков П. Каллнстова о средиземноморских кампаниях 1806—1807 гг. Заслуга авторов этих статей заключается в том, что они привлекли к своему исследованию часть рукописей, не использованных историками XIX столетия, стали смелее говорить о разногласиях Сенявина и Александра I и подробнее и точнее, чем это делалось раньше, охарактеризовали боевые действия русского флота под командованием Сенявина Но в методологическом отношении Каллистов и Щербачев недалеко ушли от Кладо: они истолковывали Афонское или Дарданелльское сражения в духе мнимых вечных принципов военно-морского искусства.

В буржуазной литературе о Сенявине мы напрасно стали бы искать раскрытия социально-экономических причин событий, в которых он принимал участие. Буржуазные ученые не могли также раскрыть историческую обусловленность его политических и военных взглядов и закономерности сдвигов в военно-морском искусстве его времени. Характерным для всей дореволюционной литературы о Сенявине является недооценка исторической роли народных масс, роли простых солдат и матросов.

Па Балканах имя Сенявина пользовалось самой широкой известностью и популярностью. Прошли десятки

лет после окончания руководимой им Средиземноморской экспедиции, а население Далматинских, Ионических и Эгейских островов, континентальной Греции, Которской области и Черногории помнило Дмитрия Николаевича как своего искреннего друга. Офицер флота Сущев рассказывает, что, когда в 1841 году русский корабль подошел к острову Занте, жители с большой теплотой вспоминали Сенявина. Все знали, помнили и глубоко уважали его, рассказывали о нем детям. А черногорцы слагали о нем песни. Нужно сказать, что таким почетом и такой признательностью за пределами своей родины пользовались немногие полководцы и флотоводцы.

Совместные действия русских вооруженных сил и черногорцев под руководством Сенявина и Негоша привлекли к себе внимание историков Черногории. При этом бросается в глаза, что эти действия на первых порах описывались по воспоминаниям Броневского. В 1837 году Д. Милакович стал издавать календарь «Грлица», в котором напечатал краткую историю Черногории. При изложении событий 1806—1807 гг. он приводил целые страницы из «Записок морского офицера», а п конце работы дал прямую ссылку на этот труд. В отдельных случаях Милакович обращался и к устным черногорским преданиям, чтобы почерпнуть из них сведения, которых не нашел у Броневского.

Выписки из «Записок морского офицера» перекочевали в начале 1850-х годов из «Грлнцы» в книги по истории Черногории Милорда Медаковича и А. Андрнча. Сам Д. Милакович опубликовал в 1856 году новую «Историю Черногории» (более подробную, чем напечатанная в «Грлице»). В ней он также события 1806 года излагает по Броневскому, добавляя к его показаниям несколько интересных документов из цетинского архива. Но в новой книге Милаковича, как и в работах Медако-вича и Андрича, мы не находим никаких ссылок на «Записки морского офицера» ¹⁰. Это умолчание не раз взо-дило в заблуждение некоторых историков.