Андрей Кончаловский. Никто не знает...

Матисса, Петра Кончаловского: выразить чувственное наслаждение от созерцания форм

природы».

За этой позицией скрывается целая жизненная философия, которой, так или иначе,

следовал Петр Петрович и которую вполне сознательно наследует его внук.

2

«Я родился в 1876 году в городе Славянске, — сообщает в автобиографии П.П.

Кончаловский. — До пятилетнего возраста жил в имении моих родителей

Сватово-Старо-бельского уезда Харьковской губернии. Мои родители были участниками

революционного движения 70-х годов, и отец был арестован и сослан в Холмогоры

Архангельской губернии, а имение наше было конфисковано… После ссылки отца семья наша

поселилась в Харькове, где мы прожили до конца 80-х годов…»

Родители будущего художника вовсе не были профессиональными революционерами —

уже хотя бы в силу своей широкой образованности. Брат Петра Петровича историк Дмитрий

Петрович Кончаловский (1878—1952) писал, что для той части русской революционной

интеллигенции, которая подтолкнула страну к перевороту 1917 года, «типична…

полуобразованность, ибо большое знание ставит предел размаху идей».

Отец живописца Петр Петрович Кончаловский (1839—1904) — известный в свое время

переводчик и издатель, знаток западноевропейской литературы. Сын севастопольского морского

врача, он учился в Петербурге на естественном отделении физико-математического факультета.

Изучал право. По окончании учебы был оставлен на факультете, но, женившись на дочери

харьковского помещика, уехал в имение жены. Из него самого помещика не получилось,

хозяйство скоро пришло в упадок.

Мать — Виктория Тимофеевна, урожденная Лойко (1841—1912), по воспоминаниям сына,

была для детей живой энциклопедией, хорошо знала иностранные языки.

С.Т. Коненков, крестный дочери живописца Натальи Кончаловской, часто бывал в доме

Петра Петровича и Виктории Тимофеевны еще в свои гимназические годы и вспоминал о них

как о семье «образованных, высококультурных людей, любящих и прекрасно знающих

искусство», дружеское расположение которых «способствовало духовному обогащению»

будущего скульптора.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

15

Петр Петрович испытывал чувство великой благодарности к отцу, чьи издательские

проекты позволили ему, начинающему живописцу, попасть в среду московских художников

1890-х годов — таких, как Суриков, Серов, Коровин и Врубель. Врубель был особенно близок

их семье. Подружившийся с Кончаловским-старшим и им горячо ценимый, Михаил Врубель

целыми месяцами жил у них в доме, работая над иллюстрациями к Лермонтову.

Свою суженую Петр Петрович увидел во время первого посещения Василия Сурикова.

Великий сибиряк поразил своей внешностью четырнадцатилетнего Кончаловского. А из-за

двери между тем смотрели на него — и весьма недружелюбно, даже неприязненно! — черные

глаза девочки. «И это были, — запишет он в своих воспоминаниях, — глаза (кто бы мог

подумать) моей будущей жены».

Венчание состоялось в церкви Святителя Николая в Хамовниках. Ольга Васильевна так

описывала это историческое событие: «Образ должен был везти в церковь мальчик, сын В. А.

Серова, Юра; Серовы собирались на свадьбу, когда к ним пришел Врубель; он узнал, что идут

на свадьбу Пети Кончаловского, который женится на Оле Суриковой, и решил идти с ними…»

Андрей с душевным подъемом вспоминает, как узнал впервые, что «один из величайших

художников в мире» «великий Врубель» присутствовал на свадьбе его бабки и деда.

Одновременно внук сожалеет о том, что в юные годы не осознавал всего богатства, скрытого в

культурной памяти Петра Кончаловского. «Если бы я знал хотя бы сотую часть того, что знаю

сегодня, — обращается он в «Письме деду» к духу уже почившего предка, — я бы замучил тебя

вопросами о той жизни, об искусстве и о бесценном наследии русской культуры, которое ты

пронес из XIX века в XX…»

В январе 1903 года у молодых супругов Кончаловских родилась дочь Наташа, будущая

мать Андрея. В марте же 1906-го появится его дядя — Михаил.

Профессиональный путь Петра Кончаловского как живописца определился не сразу, но

резко. В 1896 году, по настоянию отца, он поступил на естественный факультет Московского

университета. И тут уже упросил родителя отправить его в Париж учиться живописи.

Вернувшись в Россию, Петр Петрович поступает в Академию художеств.

Рассказывая об этом периоде жизни художника, П.И. Нерадовский пишет: «Кончаловский

рос баловнем. В Академии он держал себя независимо, иногда даже вызывающе. Он был всегда

окружен подпавшими под его влияние учениками. Он интересно, а иногда артистически

рассказывал или пел. Работа за мольбертом не мешала ему петь или развлекать соседей. У него

была потребность привлекать к себе внимание…»

Эти строки рифмуются с тем, как описывает Андрей свою учебу во ВГИКе, куда он

поступил «без всякого страха, экзамены сдавал с удовольствием», поскольку ему «это было

легко». Легко было и учиться. «Ромму очень не нравилось, что мне так легко учиться… Мне он

всегда ставил тройки, хотя я знал, что мои работы не хуже других, а по большей части и

лучше… Думаю, Ромм меня сознательно придавливал тройками. Он чувствовал мою

легкомысленность, бесшабашность, ему это претило…» Да и артистизм деда, «потребность

привлекать к себе внимание» были присущи молодому его внуку.

В 1907 году Петр Петрович познакомится с живописцем Ильей Ивановичем Машковым. В

конечном счете их общая неудовлетворенность тогдашней жизнью в искусстве выльется в

творческое объединение «Бубновый валет», первая выставка которого состоялась в 1910 году.

Когда обращаешься к недолгой паре-тройке десятилетий Серебряного века, поражаешься

той парящей свободе, с которой объединялись (и разъединялись!) творческие души самого

разного состава. Поражаешься их ртутной подвижности — сегодня там, а завтра здесь; сегодня

— живописание в Париже, завтра — перрон вокзала в Питере, послезавтра — казачий дом в

Красноярске. Легкость, с какой они снимаются с места, меняют очаги и стены, этот захлеб

жизнью иногда кажутся лихорадочно-бредовым предчувствием каких-то последних дней.

Действительно, жили ощущением: весь мир — наш дом. И это накануне

социально-исторической катастрофы!.. Энергия «серебряной» свободы, распирающей тело и

душу жизнеспособности сохранялась и тогда, когда катастрофа приобретала вполне очевидные,

даже бытовые формы. Мало того, уже внутри разлома, последовавшего за событиями

Октябрьского переворота, они упивались токами вдруг наступившего недолгого освобождения

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

16

от имперских оков уходящей России.

«Революция дала мне в жизни самое для меня дорогое — это она сделала меня

художником», — обозначил общее настроение большого отряда творческой интеллигенции тех

лет Сергей Эйзенштейн. И объяснил почему: «…только революционный вихрь дал мне

основное — свободу самоопределения», «свободу выбора своей судьбы».

Один из многочисленных вопросов, которые хотел задать деду внук, таков: почему тот уже

в советское время вернулся в Россию, хотя много раз мог остаться в Европе?

Может быть, вопрос этот так беспокоил внука и потому, что сам-то он с молодых лет —

особенно после того, как впервые побывал за границей, — мечтал о Европе. Более всего — о

Франции, которая в свое время покорила и семейство деда. Ему мерещился «призрак свободы»

частного существования, которой он не находил на родине. В конце концов, мечты нашли

реальное воплощение. Другое дело, что мера свободы в сознании зрелого художника Андрея